стремительно идет к двери, ведущей в коридор. Но Уго грохает стакан на стол, так что часть содержимого расплескивается, вскакивает и успевает схватить Кову за руку как раз в тот миг, когда она готова переступить порог.
— Подожди… подожди, пожалуйста, — говорит он, удерживая жену теперь уже за обе руки и погрузив лицо в ее волосы. — Я серьезно, подожди, — повторяет он, не открывая глаз и все еще не отпуская ее, — ты напрасно… Просто я в последнее время немного нервничаю.
Кова вырывается из его рук и отворачивается. Сейчас она выглядит спокойнее и, судя по всему, вполне овладела собой.
— Надо же! До чего быстро подействовало! — бросает она с насмешкой.
— Как оно могло подействовать за пару секунд! — бурчит Уго, снова хватая стакан и делая торопливый глоток.
— Ладно! От тебя уже попахивало виски… Когда ты подошел ко мне…
— «Только на коротких дистанциях, — декламирует Уго, подняв бровь, нарочито чувственным голосом, — настоящий мужчина испытывает судьбу… Мужской одеколон Брумель».
Кова с осуждением качает головой.
— Приехали, — вяло говорит она. — Превращение человека-волка… то есть наоборот. Не понимаю, как тебе удается с такой скоростью переходить от бешенства к… Хотя тут, понятное дело, алкоголь свою роль играет.
— Послушай! Может, ты записалась еще и на курсы Армии спасения? И вообще… Прекрасно ведь знаешь, что я никакой не алкоголик… Иди ко мне, — говорит он, хлопая ладонью рядом с собой по дивану, куда только что рухнул, — я хочу рассказать тебе про эту… которая звонила. Мы должны вместе решить, ехать нам туда или нет.
— Как всегда… О чем угодно, лишь бы не говорить напрямую о настоящих проблемах, — бросает Кова, подойдя к дивану, но все еще не решаясь сесть. — И куда, позволь поинтересоваться, нам предстоит ехать?
— Куда-куда? На юбилейный ужин… Ну что случилось? Постой!
Кова идет на кухню и возвращается с тряпочкой в руке — замшевой, чистой, аккуратно сложенной и совсем новой на вид.
— Оставь! Потом вытрешь, — ворчит Уго.
— Как я поняла из вашего разговора, речь идет о каком-то не совсем обычном празднике, — говорит Кова, протирая сначала стол, а потом дно стакана. — Тут вроде бы что-то из ряда вон…
— А ты как будто подслушивала… — говорит Уго, снова хватаясь за стакан. — В общем-то, да… История довольно необычная, а началось все, представь себе, двадцать пять лет тому назад.
— Двадцать пять?.. Ты же сказал пятнадцать.
— Нет! Какие пятнадцать? Не мог я этого сказать! Ах да, понятно! Пятнадцать лет — это столько я не разговаривал с этой идиоткой! Но ей вздумалось отпраздновать именно двадцатипятилетнюю годовщину.
— Серебряную свадьбу.
Кова еще раз сходила на кухню, вымыла тряпочку и повесила сушиться. Теперь она опять стоит рядом с Уго.
— Нет, до этого еще не дошло. Хотя, по правде сказать, все мы уже отнюдь не молоды, так что скоро будем отмечать и такого рода даты.
— Кто это «все мы»?
— Мои друзья, ну та компания, с которой я водился в юности. Я тебе как-то уже говорил про них, про группу Хинeса и так далее. Хинес был моим лучшим другом.
— Да, ты об этом упоминал, только вот… на самом деле никогда мне толком ничего не рассказывал.
— Потому что и рассказывать тут нечего, во всяком случае, так, чтобы это было интересно. Совсем нетрудно представить себе: обычная компания обычных молодых людей, таких, какими были молодые люди два десятка лет назад. Концерты, выпивка, поездки то туда, то сюда, дозволенные или не очень, иногда вылазки на машине… Мы даже ничего такого не курили и были до ужаса скучными и глупыми. Да, ну и конечно — всякие там романы длиной в неделю, когда девушки переходили от одного к другому. И был, как водится, кто-то один, кому все по очереди плакались в жилетку, а кто-то другой слыл вечным неудачником в любви и на вечеринках с пьяных глаз начинал рыдать.
— Я слышала, ты назвал ее Ньевес. Что-то я не припомню…
— Ну как же? Я тебе наверняка не раз про нее говорил. Мы прозвали ее Кошмарной Снежной Женщиной.[2]
Кова вдруг начинает от души смеяться и долго не может успокоиться, чему Уго явно рад.
— А другую, по имени Ирен, которая часто выпивала лишнего… ее мы называли Ирен Папас. Это имя греческой актрисы; такая и на самом деле есть или была…
— Какие негодяи! — говорит Кова, опускаясь на диван рядом с Уго. — Наверняка вы все это придумывали в мужской компании… мстили за то, что они не обращали на вас внимания.
Уго делает большой глоток из своего стакана, а потом, прежде чем ответить, некоторое время задумчиво его разглядывает.
— Может, ты отчасти и права. На самом деле Ньевес… сейчас-то она растолстела, ведь годы ни для кого не проходят даром… Да ты наверняка ее видела. Помнится, мы с тобой как-то столкнулись с ней на улице, я поздоровался…
— Думаешь, я запоминаю всех, с кем ты здороваешься?
— Ну это не так важно. Дело в том, что тогда она была весьма привлекательной, правда крупноватой, это да, короче, она была эдакой «славной девчонкой», как выражалась моя бабушка. Кличку Кошмарная Снежная Женщина придумал Ибаньес. И тут ты попала в точку: он разозлился, что она не захотела крутить с ним любовь. Ньевес… она всегда была именно что «славной девкой», но слегка, что называется, простоватой, чересчур наивной. Она со всеми была мила, всех выслушивала, и, ясное дело, кое-кто воображал, что можно пойти и дальше… но ни о чем таком не могло быть и речи.
— Ты, думаю, тоже попытал счастья.
— Этот факт не относится к расследуемому делу, — поспешно вставляет Уго, меняя голос и подражая какому-то, видимо, известному персонажу. — Короче, Ньевес очень быстро вышла замуж за высокого красивого парня, весьма серьезного — образец добродетели и совершенства. Судя по всему, никто из нашей компании не соответствовал ее требованиям…
— Иначе говоря, она была наивной, но отнюдь не дурой.
— Подожди, не торопись. Жизнь у нее сложилась не слишком удачно. Она развелась с мужем — тоже довольно быстро, хотя, с другой стороны, им все-таки достало времени на то, чтобы заделать двоих детей, которых ей пришлось растить одной, хватаясь то за одну, то за другую работу, а ведь она готовилась к тому, чтобы стать образцовой женой и матерью, а вовсе не главой семьи.
— А ты откуда все это знаешь? Сам сказал, что тебя абсолютно перестали интересовать прежние друзья… что тебе надоело…
— Она сама мне рассказала. Компания наша распалась в восемьдесят четвертом, навсегда распалась. Только она одна пыталась сохранить какие-то связи… Знаешь, она из тех, что могут позвонить тебе ни с того ни с сего, когда ты уже много лет как и думать про нее забыл, и сообщить, что развелась с мужем или что у нее на заднице вскочил прыщик.
— Не хами!
— Да ведь так оно и было! Однажды она действительно позвонила и сказала, что очень тревожится, потому что у нее появилось что-то вроде фурункула… ну там, «на попке», как она выразилась, и дело, кажется, серьезное… Врачи боятся, что там опухоль. Как можно догадаться, все обошлось…
— Бедная женщина, она испугалась, переживала, искала поддержки и утешения у проклятых эгоистов, которых сама столько раз утешала.
— Минуточку! Меня она никогда не утешала, да и других, насколько знаю, тоже. Она и вправду была очень мягкая и участливая, любила гладить по головке и целовать в щечку, но и только…
— Ладно, давай переменим тему… Я ведь вижу, что ты понимаешь под «утешала». Лучше скажи, что
