Медовый месяц Золушки

Король и Золушка с балкона наблюдали за принцем, который про делывал конно-спортивные упражнения, все более смелые с каждым разом… Королю нравилось! Параллельно своей загипсованной ноге он держал подзорную трубу. Звон копыт, отбивающих бешеный галоп, доносился сюда так четко, будто Лариэль скакал совсем рядом и специально для них, чтобы они оценили. На самом же деле он и не знал, перед кем выступает на красавице-лошади по имени Карма…

Неспокойно было за него Золушке.

- Для чего он ее на дыбы ставит?! Форсит просто? - спрашивала она свекра. - Или… или это он к сражению готовится? К войне?

- Скажешь тоже… Просто через что-то высокое мальчик норовит перепрыгнуть, - успокаивал ее больной король. - Не верю я, дорогуша, ни в какую войну, Балтасар ее сам боится: как только он победит нас, ему всех нас придется кормить! Ну а если все-таки… Тогда нам готовиться недолго: простыней на флаги нарезать да вывесить! Его Величество поманил Золушку к себе, чтоб доверить секретное:

- Мой генерал Гробани постоянно носит ее в портфеле - простыню на случай войны. Свояченица мне говорила… Слушай, а где мой чернослив?

- Уже кончился? Какой вы быстрый… я ведь недавно совсем приносила…

- А блюдо? Мельхиоровое блюдо - думаешь, я и его заодно слопал? Колесили мы с тобой на той половине, там и забыл…

Золушка сказала, что пойдет поищет блюдо, но Алкид Второй не пожелал ее отпустить: теперь уж нельзя его одного оставлять, теперь он в расстройстве!

- Да отчего же? Если все равно не верится вам, что они затеют войну?

- А само слово? Напоминание само? Ты что - мою нервную систему не знаешь? На нее такие вещи убийственно же действуют…

Ясно было: накатывал очередной приступ капризности. Семь или восемь таких приступов случались на дню. Одни были пятиминутными, другие растягивались на два-три часа и не давали покоя.

- Постановили же, - чуть не плакал больной, - ни плохих новостей, ни трудных вопросов! От них кости срастаются медленно или даже криво! Я болен, я в гипсе, я вне игры, я эгоист на пенсии! Я давно прошу, не могу допроситься: щадите своего короля, не докладывайте плохое! Мало ли что может случиться - я вовсе не мечтаю об этом узнать, если оно не радует!

И король привел пример: в городе холера, а дворец штурмует банда головорезов… к тому же, начальник стражи ночью повесился! Если прямо так и доложить, - впору с ума спятить… А как доложит опытный и чуткий слуга престола?

В городе все спокойно, Ваше Величество, заседает конгресс врачей, а прибывший к нам театр дает оперетку из разбойничьей жизни… Ночью начальник стражи на ней уже… что? - пове… се…или -си? Нет, - се! Повеселился!

- Вот оно как делается, чтобы не огорчать! Станешь королевой - требуй такого бережного обращения…

Вдруг свекор сменил тему:

- Никак ты, девочка, не поймешь, кто ты теперь есть… грозная же власть в твоих кулачках!…

- Помилуйте, - она засмеялась даже. - Что мне делать с ней? Особенно с грозной?

Король сказал: любая другая, окажись она в ее положении, давно бы ответила по достоинству 'этой фармазонской кошечке'. И спросил: не хочет ли невестка направить посылочку Юлиане, этой Балтасаровой дочке, которая на ее место метит? А в той посылочке, допустим, - мышь? Стал прикидывать: живую лучше? Или дохлую?

Будь Золушка неженкой, воспитанной в дворцовых покоях, она беззвучно, мягенько упала бы в обморок, вероятно. Но мыши не были в ее жизни самым страшным, она с ними даже играла иногда в отчем доме (больше не с кем было), даже музицировала для них!… Жаль, всего не объяснишь Его Величеству - он сам потеряет сознание, если такое услышит…

Во все глаза следила Золушка за гордой грациозной кобылой мужа (ох, и страдала же красавица Карма от его жестоких шпор! Но - боготворила седока, обожала, вот странность!), а до слуха доносились королевские нотации:

- Ты уж слишком безответна, так нельзя. Моя покойница, бывало, сервиз на сто двадцать персон поколотит, если что не по ней! Изумительно тарелки метала, земля ей пухом… Вот бы у кого тебе поучиться… Вообще-то я дал слово кое-кому, что буду совсем другие мысли тебе внушать. Ладно… замнем… Ты поскучнела что- то. Неинтересно со мной? О чем думаешь?

Она сказала: о Лариэле… о том, как трудно ему.

Тут они услыхали голос герцогини Гортензии: 'Алкидушка! Друг мой!' - напевно звала свояченица. Золушка быстро сказала, что пойдет поискать блюдо с черносливом. В дверях они с герцогиней столкнулись, Золушка поклонилась приветливо, но та ничего не пожелала ей сказать, совсем ничего…

Едва свояченица приступила к обработке короля, он захныкал, что решительно не способен на такие вещи…

- Опять двадцать пять! - закатила глаза герцогиня. - Но ведь и сын ваш продолжает упираться… Нельзя же быть такими эгоистами в конце концов. Страна уже неделю сидит без творога!

- Не вся, не вся - я, например, получаю. И, знаешь, Гортензия, самодельный творог моей невестушки совершенно ничем не уступает…

- А страна ест одних гусей! - слова Гортензии звучали, как оплеухи. - Нельзя же только о себе думать! У всех изжога! Люди столовыми ложками хватают питьевую соду, чтоб гасить этот пожар внутри!… Нет, друг мой, вот вам последнее слово - не мое личное, а вообще всех патриотов: если принц Лариэль не найдет в себе решимости освободиться самостоятельно, - ему помогут!

- Что… что это значит?

- Сказать вам? Черным по белому?

- Не надо! Ни в коем случае! - до синеватой бледности перепугался король. Он любил, когда - золотистым, например, по голубому, и совершенно не выносил, когда черным по белому. - Постановили же - не огорчать… О, Боже… Мне лучше уйти в монастырь! Нет покоя… У меня давление скачет! У меня мухи перед глазами!

Герцогиня попыталась внушить ему (уже в который раз): не будь он рохлей и сделай что надо, - его уже лучшие профессора Фармазонии лечили бы. А там медицина - не чета здешней… Но он вцепился, как в якорь спасения, в эту свою няню и утешительницу! Незаменимую, видите ли!

В результате оказанного на него давления глава государства плакал, как дитя, навзрыд. Плач заглушал и слова герцогини, и его собственные. Хотя и с трудом, но можно было при желании разобрать, в чем его главная мука: у него нет своего мнения… он ни к черту не годный король…

- Все великие короли были как бы из одного куска сделаны… из одной глыбы. А я? Во мне бренчат сорок тысяч кусочков, мелких и пестрых, и каждый берет себе тот, который ему нужен. Каждый, кому не лень! Отпустите меня в монастырь! Отпустите!

Гортензия призывала его собраться, 'вспомнить, какого он пола'… Напрасно: пола за собой король не признал никакого, сам себя клеймил прозвищем 'интеллигент' - в общем, окончательно расклеился. А когда приступ самокритики пошел на убыль, Его Величество вытер слезы обеими ладонями и потребовал внезапно, чтобы Гортензия везла его к статуе Ипполита, деда его. Герцогиня уже готова была заключить, что у монарха 'протекла и одновременно поехала крыша',но последовало другое объяснение, более жизнерадостное. У них, видите ли, с Анной-Вероникой идет такая незатейливая игра - один спрячет что- нибудь, другой ищет. Так вот, блюдо с черносливом король спрятал на голове статуи! Если не помочь снохе подсказками, она будет год искать это блюдо злосчастное! Поэтому - вперед! Туда, к дедушке Ипполиту!

Вне себя, ответных слов уже не находя, Гортензия направила туда кресло-каталку с носителем короны. Он был еще заплаканный, но уже повеселевший…

Глава пятая.