Медовый месяц Золушки

Слов нет, Ваше Высочество, до чего убедительно! - тон у Фуэтеля был восторженный, но бывшие близнецы видели по его лицу, что у министра слегка 'поехала крыша' от таких странных распоряжений… Они повернули направо и скрылись в аллейке, проложенной в чащобе виноградника. А из цветущей жимолости вышел на солнышко Коверни и выпустил приятеля: - Слыхал, Эжен? Как думаешь, будет называться эта личная яхта принца? - 'Золушка'? Угадал? - Это нетрудно… раз надо форму туфельки повторять! Впервые в истории судостроения! Но вот угадаешь ли, кого еще сюда несет? - и он буквально за шиворот силой увлек Эжена за собой в прежнее их укрытие. Такую беспардонность Арман объяснил детским словечком, которое - в переводе с пухоперонского - звучало как наше 'атас!' Сюда шла дамская троица: мадам Колун с дочками Колеттой и Агнессой. Очень было полезно женихам услышать несколько фразочек из их речей, для посторонних ушей не предназначенных… - Ну, кто выражается так? - устыдилась Колетта материнского невежества. - А как? - спросила мадам Колун. - Твердей и горже? Сестры залились смехом. - Вы потише хихикайте: не смеются тут! В последний раз смеялись, знаете, когда? Когда ваших двух женишков одним тяни-толкаем сделали, - напомнила дочкам мать. - Ну что я могу сделать, если мне смешинка в нос попала? - оправдывалась Агнесса, снова прыская. А Колетта, заразившись от сестры смешинкой, предложила подняться и пересидеть в зимнем саду, а еще лучше - в королевской библиотеке: если надо тоску изображать, - сказала она, - книжки ее лучше всего нагоняют… Когда дамы удалились, заросли жимолости опять выпустили мужчин. Коверни был взбешен, Посуле выглядел скисшим. - Понял, как дела нынче делаются? - Почти. Понял все, кроме 'тяни-толкая' - кто это, Арман? Зверь такой? - Не знаю. Знаю одно: такую тещу я уступаю новеньким генералам без боя ! Не желаю, чтобы со мной обращались 'тверже и гордей'! Гордей! - Кошмар. В общем, мы опять передумали, да? - Как 'мы' - не знаю, а я точно! - Нет-нет, я тоже… Будем, так сказать, еще гордей, да? Не знаю, как вас, дорогой читатель, а меня, автора, занимают эти разговоры не сами по себе. Они что-то приоткрывают новенькое в судьбе Золушки, в отношении к ней разных людей. Видите ли, я ведь не вхож в то измерение, куда увел нашу героиню юный чародей; там все недоступно мне точно так же, как и вам. Поэтому только отраженным, косвенным способом можем мы с вами теперь узнавать про нее… Когда инвалидное кресло катилось вдоль малинника, Лариэль переспросил: - Как, вы сказали, вся книга называется? - 'Сказки моей матушки Гусыни', Ваше Высочество. Там не только про Золушку… Я обратил бы ваше внимание на восхитительную историю 'Кота в сапогах', на леденящую кровь сказку 'Синяя борода'… Прикажете перевести на пухоперонский? - Пожалуй… Он бывал у вас, этот автор? Не знаете? Узнайте. Матушка Гусыня - по-моему, ясный намек, что бывал! А в противном случае, откуда ему известно все? Фуэтель поспешил успокоить королевского сына: - Не все, Ваше Высочество, - к счастью, не все. Огорчения последнего времени туда не вошли, сказка о Золушке оканчивается у него вашей свадьбой. - Ей-богу? - с надеждой уточнял принц. - Значит, я еще выгляжу там пристойно? - О, не то слово, Ваше Высочество! В первый же вечер вы доводите героиню до высшего восторга, до головокружения. А уж сама она просто неотразима! Вообще говоря, мой принц, ей суждено было выглядеть немножко пресной или чересчур сладкой - из-за некоторого перебора достоинств. Тут, изволите ли видеть, и доброта, и терпение, и ангельское чистосердечие, и редкое трудолюбие, и скромность - читатель ощущал бы не слишком большое доверие и - осмелюсь даже сказать - приторно- сладкую слюну… Но к ее добродетелям автор присоединил какую-то таинственную грацию - и она стала покорять целые страны! Прежде всего детей, но вслед за ними и взрослые от нее в восторге… Спиной принц Лариэль придал своему креслу резкий обратный ход; оно наехало колесами на лакированные туфли красноречивого министра эстетики. Тот скривился от боли. - Не надо ее хвалить, я не просил вас об этом! Вам ее хвалить нельзя, неужели не ясно? Не лично вам, а всем вам, любому из вас! Грация была у нее своя, никто ничего не присочинял! В общем так: перевести и напечатать сто тысяч экземпляров. Как имя сочинителя? - Перро… Шарль Перро, Ваше Высочество… - в руках министра дрожал мини-блокнотик, заведенный в подражание барону Прогнусси; там он сделал пометочку: '100 000 экз.'. Потом принц о памятнике заговорил. Кому или в честь кого памятник - уточнять не требовалось: и говоривший сидя, и слушающий стоя - оба хорошо знали, о чем речь. - Вы подали мне семнадцать проектов. Семнадцать… И все это холодно, грубо, слащаво, безжизненно!- лицо принца выразило страдание. - Господи… Неужто забыли уже, какой она была? Вот здесь же ходила! На этом месте стояла… вот где вы сейчас. Здесь она мне рассказывала про детство свое… Она его в таких подробностях помнила… Сойдите с этого места!- нежное воспоминание вдруг оборвалось гневным этим приказом.- Кыш! Фуэтель этаким стрекозлом перепорхнул на другое место. Но, видимо, исчезнувшая принцесса когда-то стояла и там! Под капризно- страдальческим взглядом принца пришлось переместиться еще два раза. - А голос? Голос помните?… А теперь вообразите, черт побери, каким голосом заговорила бы такая статуя… Я, например, глядя на ваши проекты, слышу тетю Гортензию мою! Или эту… как ее? - камер- фрейлину нашу! Все не то, в чем-то главном не то, понимаете вы? - сейчас принц не разнос устраивал - уместнее было бы другое, странноватое здесь слово - взмолился: - Фуэтель… мне нужен гений, чтоб ее изваять! В Пухоперонии есть гений сейчас? - Если гений понадобился трону - он обязан быть! - жизнерадостно выпалил министр и стал быстро-быстро листать свой мини-блокнотик, как опытный картежник колоду. - Я только затрудняюсь назвать сию минуту… понадобится время, Ваше Высочество… Но принц повесил голову. И сказал угрюмо, словно это был приговор самому себе: - Где там… Мы и гусей-то плохо выращиваем, а уж гениев… Поехали прочь отсюда. - Нет-нет, но хотелось бы верить - снизу, будто к Лариэлевым коленям обращаясь, отвечал малютка-барон, - что мы сделали для трона еще далеко не все, что могли бы… - Как, неужели еще не все?! - спросил принц и в страхе заслонился руками. - Вот ужас-то… Вы, господа, меня запугиваете… Карлику Прогнусси было угодно понять последние слова как шутку, и он попытался утеплить свои совиные глаза за зеленоватыми стеклами: - Надеюсь, этот добрый юмор доказывает, что мой принц здоров? И это инвалидное кресло не означает… Если бы сейчас они находились, к примеру, у бильярдного стола, - очень даже могло случиться, что Лариэль запустил бы тяжеленным шаром в эту коротенькую мишень! То есть, говоря на теперешнем обогащенном языке, принца достали… Но, похоже, он нашел лучшее решение, чем шаром в голову! - Нет-нет, здоров, ничего такого кресло не означает. Престолонаследие означает, только и всего. Знаете, господа, у меня сильное желание угостить вас. Знаете чем? Догадываетесь? Ага… У меня еще есть, представьте… Они переглянулись. Творожок с Кисломолочных островов он имеет в виду, это же ясно! В один голос побледневшие министры сказали, что благодарят, что они сюда явились прямо из-за стола и вполне сыты… Барон Прогнусси видел: не может принц простить их общей ошибки, их курса на брачные узы с Фармазонией. Откашлявшись, он заговорил об этом прямо. Политики без ошибок не бывает - это во-первых. Во-вторых, они имели дело с королем Балтасаром, а Его Величество сам оказался вероломно обманутым! Его предельно избалованная дочь… Принц, глядя на карлика в упор, продолжил его доклад: - Да-да-да…'в своей неслыханной извращенности' эта Юлиана любила, оказывается, простого музыканта. А папа ее, от которого это держалось в тайне, напрашивался к нам в родню без ее ведома, за ее спиной… Знаем. Эта новость прокисла уже неделю назад и не интересует нас вовсе, барон. Бум-Бумажо (кстати, его поздравить можно: он уже обладатель собственной нормальной руки вместо той позорной гусиной конечности!) сказал, что они 'вернулись из Фармазонии не с пустыми руками' Они встречались с выдающимися людьми этой страны… встречались не затем, чтобы приятно время провести, а исключительно в государственных интересах… Тут между бароном-карликом и министром свежих известий завязалось соперничество, сперва деликатное, а позднее - не очень: каждый норовил такое доложить, чтобы оживился тусклый, скучающий взор принца. Каждому хотелось, чтобы его, именно его служебные усилия и верное чутье оценил с похвалою принц. Невмоготу им было мириться с тем, что с высоты трона на них, как на старую ветошь, глядят… Или даже - как на клопов. Для человека при дворе это катастрофа и острый катар желудка с потерей аппетита и сна! Так что старались они, очень старались заслужить другой взгляд! Барон Прогнусси доложил: случай помог ему выйти на одного из богатейших людей Фармазонии. Огромное его состояние сделано на нефтяных отходах: принадлежащие ему предприятия выпускают сотни видов продукции - от черной икры до дамской косметики! Этот ловкач успел прослыть первым авантюристом страны и даже на каторге побывать… недолго, впрочем, - года три всего. А теперь с ним очень даже считаются при дворе Балтасара; министры и дипломаты мечтают, чтоб он пригласил их перекинуться в картишки с ним! Пример для наглядности: его галстучная булавка с особо крупным бриллиантом стоит больше, чем вся пухоперонская Академия наук вместе с жалованьем академиков! Так вот, у этого господина - единственная дочь-невеста… Девушку так тянет познакомиться с Его Высочеством принцем Лариэлем, что она решилась наведаться к ним! Причем, одна, без папы… только в обществе четырех телохранителей! Сейчас она - в отеле 'Гусиное крылышко'…