еще раз спросил:
— Кто старший в камере?
Одутловатый не отставал:
— Что, тебе западло здороваться со своим товарищем?
— Цыц, Мурка! — откуда-то издалека, от окна раздался жесткий голос, и на нарах присел мужчина лет сорока, по пояс голый, весь в наколках. — Иди сюда, парень.
Я прошел к нему, и мужчина, посмотрев на меня, спросил:
— По какой статье чалишься?
— Мошенник, говорят… — недоуменно развел руками я.
— Ага, значит, сто пятьдесят девятая, часть какая?
— Третья.
— Значит, крупный размер. А чего без барахла, если крупный? Сидора нету?
— Нет. Вот что на мне, в том и привезли. Из дома взяли, даже одеться не дали.
— Ну тут одеваться тебе не особо к чему… скоро раздеваться будешь. Чуешь, какая тут температура?
И правда, в камере была удушающая жара — люди были покрыты каплями пота, стояла вонь, идущая от грязных тел, от носков, от параши — хотелось блевануть от этой вони, но так было бы только хуже.
Еще заметил — как минимум половина заключенных были со «слизняками», и тот, кто со мной говорил, тоже. Его «слизняк» сидел на руке, которую тот, морщась, время от времени потирал.
— А за что тебя взяли? Что шьют-то?
Уже потом я понял, что смотрящий «упорол косяк» — нельзя заключенного расспрашивать о том, что ему вменяют, — могут принять за «наседку».
— Я с людей проклятие снимал, ну как бы лечил. Ну а полковник Кантирович решил, что я должен ему платить. Я не захотел.
— Правильно. Нечего красноперым бабло отдавать! Надо на общак платить, а не этим боровам!
— Да мне и нечем было платить, я денег за лечение не брал. Матери продукты давали, может, какие- то деньги, но я сам ничего не брал.
— Ага! Типа — народный целитель! Слыхал я, если они бабки берут за лечение, у них способности пропадают! Интересный ты парнишка! Погоняло есть? Нет? Будешь… будешь… Колдун! Во — Колдун! Я Лысый, смотрящий за этой хатой, от воров поставлен. Значит, так — живи мужиком, там посмотрим. Если что пришлют с воли — отстегивай на общак, и все будет нормально. Наша хата по понятиям живет, так что тебя никто не тронет, если сам не накосячишь. Правильно, что ты с Муркой не стал здороваться, он здешняя машка, поздоровался бы — зашкварился. В семью вступать будешь? Вон там ваши кучкуются, семьей — мошенники и аферисты. Народ зажиточный, справный. Главный в семье Профессор — вон он сидит, видишь? Строительством занимался, народу кинул море. Можешь к нему подойти, он тебе место покажет, скажи — в семье хочу быть. Ты еще, вижу, темный совсем, законов не знаешь, скажи — я велел тебя ввести в курс дела, законы рассказать, чтобы ты не накосячил. И не дрейфь, первый раз все стремаются, а потом привыкают. Шагай к нему.
Лысый закончил речь, важно откинулся на постель и закрыл глаза, а я пошел в дальний угол камеры к сидящему на нижней шконке мужику лет тридцати пяти, с темными глазами и располагающей внешностью, немного похожему на капитана Немо из кино.
Подумалось — аферисту нужно иметь располагающую внешность, на то он и аферист.
— Добрый вечер. Лысый сказал мне подойти поговорить. Я — Колдун, такое погоняло Лысый дал.
— Привет. Я Профессор. Хочешь вступить в семью? Ты вообще первый раз попал на нары?
— Да, первый. По сто пятьдесят девятой.
— Да понятно, потому Лысый и прислал тебя ко мне. Вроде как пацан ты правильный, иначе Лысый бы ко мне не отправлял, но расскажи о себе — присаживайся на шконку. Поговорим, потом определимся, как и что.
Я снова пересказал уже Профессору — за что, какая статья, кто виноват в том, что я тут завис, и он выдал свое резюме:
— Да понятно. Наш человек. Я не спрашиваю тебя, за дело ты тут паришься или просто по беспределу — тут все безвинные. Давай я тебя в курс дела введу, что тут и как.
Профессор полчаса рассказывал мне об основных правилах поведения в СИЗО, о законах уголовного мира, о правилах поведения и закончил с усмешкой:
— Вижу тоску в глазах — не горюй, первая ночь в камере всегда самая страшная, потом привыкнешь. Занимай верхнюю шконку надо мной — нижних нет, народу полно. Что, белье не выдали? Завтра дежурного озадачим. Там есть матрас, подушка — спать есть где. Правда, тяжеловато будет тебе в первую ночь… Ну давай отдыхай. Успеем наговориться…
Первая ночь и правда была тяжкой — горела лампочка за стальной решеткой, бросая тусклый свет на ободранные стены, на лежащих заключенных — кто-то спал, кто-то разговаривал, потихоньку бубня, кто-то стонал во сне… На многих из них я видел «слизней», высасывающих жизнь.
Сизый табачный дым не хотел никуда уходить и ядом впитывался в одежду, обувь, постели… Было страшно и противно. И тоскливо.
Пытаясь заснуть на грязном матрасе, я заставил себя думать не об этой неприятной действительности, а о том, что происходит с моими магическими способностями, например, откуда взялся «слизняк», который вылез из меня и набросился на полковника? Вот и сейчас я видел нить, которая шла ко мне в голову — черная, матовая, как будто поглощающая свет.
Физически я чувствовал себя прекрасно — не беспокоили никакие боли, даже не мучил голод, хотя я и ел много часов назад, все раны и ушибы зажили. Откуда-то я знал, что полковнику сейчас очень, очень худо! И это меня радовало… Нет, я был не злым человеком, скорее наоборот, но у меня обострено чувство справедливости — с детства я очень остро и болезненно воспринимал любую несправедливость, и лишь врожденная логика и осторожность останавливали меня от резких, непродуманных действий. Так что пусть помучается — заслужил.
Еще я сделал вывод, который напрашивался сам собой: каждый «слизняк» — это производное от такого, как я. То есть в мире есть какие-то существа, которые выпускают таких вот «слизняков», и те присасываются к людям, выпивая из них жизнь и здоровье. С горечью подумал: «Если бы мои способности проснулись раньше, года два-три назад, ведь тогда папа был бы жив… Я бы снял с него эту пакость, и он сейчас был бы дома, смотрел телевизор, смеялся и, когда я не вижу, хлопал бы мать пониже талии, после чего она, хихикая и притворно сердясь, кричала бы на него: «Дурак! Мальчишка увидит!»
Судя по нитям — людей со способностью высасывать энергию было много, очень много! Мне показалось, что на улице как минимум каждый третий был захвачен «слизняком». Скорее всего, конечно, это было не так: посоображав, прикинув, я решил — где-то процентов десять, это будет точнее. В больнице — да, там уже приближалось к девяноста процентам, но это и понятно, в больницы сходились все больные. Тут, в камере изолятора, тоже было много захваченных «слизняками» — процентов сорок, не меньше. Опять подумалось — почему я ни разу не видал, как чужой «слизняк» нападает на свою жертву? Поразмыслив, пришел к выводу: просто не довелось. Увижу еще.
Утро началось с криков, проверки, суеты, завтрака — жрать хотелось неимоверно, сутки уже ничего не ел. Белье мне все-таки выдали — передали в кормушку.
Жратва была, конечно, отвратная (какой ей быть в тюрьме?), даже упоминать ее не хочу.
После того как все успокоилось, стал знакомиться со своей «семьей» — так называют в тюрьме группы заключенных, объединенных по статьям или местечковому признаку; это я уже знал, откуда — не помню, читал где-то. Они поддерживают друг друга, делятся передачками, защищают от других сокамерников — как бы некий коллектив образуется.
В «семье» было шесть человек, я седьмой. Народ все больше благообразного вида, умные, образованные, начитанные — настоящие аферисты. Те граждане, что в основной своей массе заполняли камеру, им и в подметки не годились по интеллекту — мошенники были своеобразной элитой преступного общества. Оно и понятно, отнять у государства или человека деньги без каких-то физических действий — это надо иметь большой ум.
