Справимся, товарищ командир.
Когда четверка улетела, спрашиваю у Сергея, чему это он улыбался.
- Очень уж интересно получилось: старшим назначили... младшего лейтенанта. Звучит?
Теперь рассмеялись все трое. Капитан Ширяев нашу тройку выбрал не случайно. Я неплохо ориентируюсь в воздухе, Сергей Вшивцев слывет летчиком смекалистым, Миша Полынов постарше нас годами, значит, опытнее. Одним словом, друг друга дополняем.
- Что ж, оценим обстановку, - сказал Полынов. Повернувшись в сторону одинокого саманного домика, он втянул носом воздух.
- Надо подумать о пище.
Стоит жара, аппетита нет. Но когда удастся пообедать? Техники и механики пригласили нас к походной кухоньке, прикрытой брезентовым навесом. Только расположились вокруг котелков на жухлой траве, как с востока послышался гул чужого самолета. Возвращался тот, утренний 'юнкерс'. Была надежда, что он не заметит нас. Но фашистский стрелок пустил длинную пулеметную очередь, которая зафонтанила серой пылью между кухней и самолетами. Пришлось поплотнее прижаться к земле, ожидая повторного захода. К счастью, гитлеровец ушел своей дорогой.
- Пронесло, - поднял лицо от земли Миша Полынов.
От плотного 'приземления' он поцарапал щеку. По этому поводу Сергей не преминул заметить:
- Второй раз, Михаил Николаевич, если будете целоваться с землей, прикройте лицо ладошкой, - и показал: - Вот так...
За что я особенно люблю Сережу, так это за чувство юмора. И еще за постоянную пытливость мысли, если можно так выразиться. Например, он может задать неожиданный вопрос: 'В дождь человек когда больше намокнет: когда бежит или когда идет? Время одно и то же'. Потом сядет и начнет подсчитывать. И вдруг неожиданный вывод: 'Если попал под обстрел, лучше не бегать. Вот расчеты...'
Ожидая горючее, мы решили определить предельные сроки вылета с расчетом на посадку на своем аэродроме за час до наступления темноты. Этот срок неумолимо приближается, а бензозаправщиков все нет. Замерили остаток горючего в баках на самом экономном режиме не хватит. Передвинули срок вылета на час, с условием посадки в сумерках. Меня, как старшего, начинают терзать сомнения: вдруг фашистский самолет передал по радио координаты нашего аэродрома 'подскока'? Тройка самолетов - тоже цель, к тому же беззащитная. Не исключено появление фашистских разведчиков-мотоциклистов. Может, перелить бензин из одного 'ила' и пополнить баки других? Останусь здесь, конечно, я. А если что-то случится с товарищами на маршруте, потеряют ориентировку? Спрос ведь будет с меня. Значит, это не выход. Решаю ждать до утра. Продумываю, как силами летчиков и техников организовать ночную охрану. Остается 45 минут до возможного вылета... 30 минут.
Мы сидим с парашютами в кабинах, чтобы не терять ни одной минуты. Вдруг механик, стоявший на капоте 'ила', замахал руками: показалось пыльное облако. Первая машина проскакивает мимо. Что за чертовщина! Но вот из облака пыли вынырнул второй бензозаправщик. Направляется прямо к нам. Быстрее, быстрее! Взлетели, легли на курс. Сергей - слева, Михаил - справа. Вижу - Сергей поет. Он всегда что-то напевает - то ли 'Любимый город может спать спокойно', то ли 'И в какой стороне я не буду' из 'Свинарки и пастуха'. Моторы гудят ровно, из патрубков мелькают фиолетово-голубые язычки: вечереет, и пламя уже заметно. Идем почти на высоте бреющего полета. Справа наш единственный ориентир степная дорога на Астрахань. Сгущаются сумерки, аэродром меняет конфигурацию, ориентиры теряют очертания. Вот мелькают рукава дельты. Где же наша Болда? Набираем высоту, чтобы лучше разглядеть местность, но аэродрома не вижу. Вдруг вперед выскакивает Вшивцев. Еще на земле договорились: кто первый увидит аэродром, выходит вперед. Теперь и я вижу очертания 'Т'. Даю сигнал 'Внимание!'. Сергей занимает свое место в строю. Роспуск. Посадка. Вот мы и дома! Какой переполненный событиями день! Всего пятнадцать часов, от рассвета дотемна, а сколько пережито! Хотелось поделиться впечатлениями, но меня срочно вызвали в штаб дивизии доложить результаты вылета звена. Раньше я почему-то считал, что дело летчика - воевать, а доклады о нем пусть пишут штабные работники. Но не тут-то было, майор из штаба дивизии потребовал подробно доложить: сколько и чего уничтожено, что видели летчики над целью и на маршруте от Элисты до Астрахани. Пришлось подробно отвечать на все вопросы.
В полку уже известно: майор Еськов с напарником сел где-то в степи, вверх по Волге. У них закончилось горючее. Один самолет поломан. Что ж, и опытному командиру нелегко в безориентирной местности. Нас ожидал сытный ужин. На фронте летчиков кормили хорошо, не то что в тылу в запасных частях. Здесь был и табачок, но не было спичек. Поэтому почти каждый курильщик обзавелся дедовским огоньком - кресал стальной пластинкой о кремень и зажигал искрой сухой фитиль из обтирочных концов. Меня этот фитиль навел на мрачную задумку: дожить бы до тех пор, пока хватит фитиля. А он с каждым днем становился короче. Вот уже совсем догорает мой фитиль, а я еще жив. Тогда я завел новый фитиль, но предусмотрительно подлиннее.
Начались фронтовые будни. Первые дни от зари до зари сидели в боевой готовности, но не вылетали. На нашем направлении бои с превосходящими силами противника вели полк воздушно-десантных войск и несколько курсантских рот. Мы знали, как тяжело приходилось нашим наземным друзьям, но помочь им ничем не могли. Аэродром 'подскока' уже блокировал противник, а без дозаправки мы могли долететь только до линии фронта, в один конец. Боевые вылеты начались, когда немецко-фашистские войска вышли в район небольших поселков в калмыцкой степи Улан-Эрге, Яшкуль, Чилгир.
Как-то разведчики сообщили: на подходе к Утте большая колонна вражеских танков и автомашин. Это уже было в радиусе наших возможностей. Девятка штурмовиков под командой капитана Ширяева получила приказ на штурмовку колонны. Под плоскостями каждого 'ила' по восемь реактивных снарядов, в люках по шестнадцать бомб, переделанных из тяжелых снарядов морской дальнобойной артиллерии. Авиационных бомб не хватало, и люки приходилось заполнять обыкновенными минами для ротных минометов. Трудное время переживала страна. Фронт требовал массу боеприпасов. Многие эвакуированные заводы уже стали в строй и работали полным ходом, наверстывая потерянное время, но обеспечить огромный фронт всем необходимым пока не удавалось. И это понимал каждый из нас. Танки мы обнаружили на марше, в открытой степи.
Атаковать колонну начинаем с головы. Хочется, чтобы каждый снаряд, каждая бомба попала в цель. Фашисты, остановив движение, открыли плотный зенитный огонь. Стараюсь бить экономно, рассчитывая на несколько заходов. Но после второго вижу сигнал капитана Ширяева 'Уходим от цели'. Машина командира получила две большие пробоины, еле держится в воздухе. Что делать? Командира нельзя оставлять. Но у меня в запасе два эрэса и два люка бомб. Как быть? Ищу самое верное решение. С каждым оборотом винта самолеты все дальше уходят от цели. Эх, была не была! С разворотом ныряю под строй и возвращаюсь на цель. Враги-то обрадовались уходу штурмовиков. Нет, не будет вам радости! Пусть получу нагоняй, но уничтожу хоть несколько фашистов. Выпускаю реактивные снаряды, сбрасываю бомбы. На развороте после атаки вижу три новых очага пожара в самой гуще вражеской техники. Порядок! Зенитки бьют со всех сторон. Вокруг пляшут разрывы и трассы. Кажется, вот-вот прошьют самолет. Резко бросаю самолет вверх, вниз, влево, вправо... Спасибо, 'ильюша', кажется, вырвались. Уже развернулся на обратный курс, и вдруг у одной из автомашин увидел фашистов. Ведут по мне групповой огонь. Ну как не проучить подлецов! Делаю энергичный разворот, ловлю вражескую машину в прицел и нажимаю на гашетку пушек. Машина горит! И те, что рядом, тоже отвоевались! Теперь надо спешить домой: может, еще догоню группу... Иду на бреющем уже несколько минут, но группы не видно. Зато заметил спешивший в сторону фронта наш танк. Люк его моментально захлопнулся. Не бойся, друг, я - свой. Видишь звезды на крыльях? Танкист словно услышал мой голос, люк открылся, и он приветственно помахал рукой. Подхожу к Астрахани, пересекаю Волгу, делаю выскок метров на триста. Впереди на посадку заходят два самолета. Кажется, успел.
Когда заруливал на свою стоянку, заметил: у самолета капитана Ширяева собрались люди, осматривают пробоины. На плоскости крыла освобождаюсь от парашюта, хочу быстрее узнать, что с командиром, не ранен ли? Чувствую свою вину: хотя в строю с капитаном оставалось еще семь летчиков, но все же я проявил своеволие. Как-то посмотрит на это командование? Ко мне спешит комиссар эскадрильи Ислям Сатаев. Он не летчик, но летчики уважают его за твердый комиссарский характер, за щедрую, отзывчивую душу, за принципиальность и партийную совесть. Ислям Сатаевич до войны был партийным работником в Казахстане, привык общаться с людьми. И это чувствуется. Он принимает к сердцу каждую неудачу. Первый приходит на помощь. Он знает о каждом летчике - о его семье, родителях, характере, даже изучил наши привычки. Вот и теперь он первый, кто встречает меня.
- Что случилось, Василий?
Соскакиваю на землю, докладываю все, как было. Пытаюсь угадать реакцию комиссара, но его лицо монгольского типа непроницаемо. И только в конце рассказа вижу, как лицо оживает, шире становятся щелки узких глаз. Появляется доброжелательная улыбка:
- Молодец, все правильно...
Похвала комиссар окрылила меня.
- Что с командиром, Ислям Сатаевич? Не ранен?
- Вес в порядке. Машина только... - Показывает руками: - Вот такие две дыры в плоскости.
Хочу доложить командиру эскадрильи сложившуюся ситуацию, но подъезжает штабной автобус, и меня срочно требует майор Еськов.
