и захлебываясь, Сады и электрички,Им, ветреницам, холодно.
От кружки плывут, как спички, Сгорая и захлебываясь, Сады и электрички,Им, ветреницам, холодно.
От кружки синевы со льдом, От пены буревестников Вам дурно станет. Впрочем, дом Кругом затоплен песнью.
И бросьте размышлять о тех, Кто выехал рыбачить. По городу гуляет грех И ходят слезы падших.
3
Разве только грязь видна вам, А не скачет таль в глазах? Не играет по канавам Словно в яблоках рысак?
Разве только птицы цедят, В синем небе щебеча, Ледяной лимон обеден Сквозь соломину луча?
Оглянись, и ты увидишь До зари, весь день, везде, С головой Москва, как Китеж,В светло-голубой воде.
Отчего прозрачны крыши И хрустальны колера? Как камыш, кирпич колыша, Дни несутся в вечера.
Город, как болото, топок, Струпья снега на счету, И февраль горит, как хлопок, Захлебнувшийся в спирту.
Белым пламенем измучив Зоркость чердаков, в косом Переплете птиц и сучьев Воздух гол и невесом.
В эти дни теряешь имя, Толпы лиц сшибают с ног. Знай, твоя подруга с ними, Но и ты не одинок. 1914 Борис Пастернак. Сочинения в двух томах. Тула, 'Филин', 1993.
ИВАКА Кокошник нахлобучила Из низок ливня - паросль. Футляр дымится тучею, В ветвях горит стеклярус.
И на подушке плюшевой Сверкает в переливах Разорванное кружево Деревьев говорливых.
Сережек аметистовых И шишек из сапфира Нельзя и было выставить, Из-под земли не вырыв.
Чтоб горы очаровывать В лиловых мочках яра, Их вынули из нового Уральского футляра. 191 1000 6, 1928 Борис Пастернак. Сочинения в двух томах. Тула, 'Филин', 1993.
СТРИЖИ Нет сил никаких у вечерних стрижей Сдержать голубую прохладу. Она прорвалась из горластых грудей И льется, и нет с нею сладу.
И нет у вечерних стрижей ничего, Что б там, наверху, задержало Витийственный возглас их: о торжество, Смотрите, земля убежала!
Как белым ключом закипая в котле, Уходит бранчливая влага,Смотрите, смотрите - нет места земле От края небес до оврага. 1915 Борис Пастернак. Сочинения в двух томах. Тула, 'Филин', 1993.
ЭХО Ночам соловьем обладать, Что ведром полнодонным колодцам. Не знаю я, звездная гладь Из песни ли, в песню ли льется.
Но чем его песня полней, Тем полночь над песнью просторней. Тем глубже отдача корней, Когда она бьется об корни.
И если березовых куп Безвозгласно великолепье, Мне кажется, бьется о сруб Та песня железною цепью,
И каплет со стали тоска, И ночь растекается в слякоть, И ею следят с цветника До самых закраинных пахот. 1915 Борис Пастернак. Сочинения в двух томах. Тула, 'Филин', 1993.
ТРИ ВАРИАНТА
1
Когда до тончайшей мелочи Весь день пред тобой на весу, Лишь знойное щелканье белочье Не молкнет в смолистом лесу.
И млея, и силы накапливая, Спит строй сосновых высот. И лес шелушится и каплями Роняет струящийся пот.
2
Сады тошнит от верст затишья. Столбняк рассерженных лощин Страшней, чем ураган, и лише, Чем буря, в силах всполошить.
Гроза близка. У сада пахнет Из усыхающего рта Крапивой, кровлей, тленьем, страхом. Встает в колонны рев скота.
3
На кустах растут разрывы Облетелых туч. У сада Полон рот сырой крапивы: Это запах гроз и кладов.
Устает кустарник охать. В небе множатся пролеты. У босой лазури - походь Голенастых по болоту.
И блестят, блестят, как губы, Не утертые рукою, Лозы ив, и листья дуба, И следы у водопоя. 1914 Борис Пастернак. Сочинения в двух томах. Тула, 'Филин', 1993.
ИЮЛЬСКАЯ ГРОЗА Так приближается удар За сладким, из-за ширмы лени, Во всеоружьи мутных чар Довольства и оцепененья.
Стоит на мертвой точке час Не оттого ль, что он намечен, Что желчь моя не разлилась, Что у меня на месте печень?
Не отсыхает ли язык У лип, не липнут листья к нёбу ль В часы, как в лагере грозы Полнеба топчется поодаль?
И слышно: гам ученья там, Глухой, лиловый, отдаленный. И жарко белым облакам Грудиться, строясь в батальоны.
Весь лагерь мрака на вид Полнеба топчется поодаль? В чаду стоят плетни. В чаду Телеги, кадки и сараи.
Как плат белы, забыли грызть Подсолнухи, забыли сплюнуть, Их всех поработила высь, На них дохнувшая, как юность.
_________
Гроза в воротах! на дворе! Преображаясь и дурея, Во тьме, в раскатах, в серебре, Она бежит по галерее.
По лестнице. И на крыльцо. Ступень, ступень, ступень.- Повязку! У всех пяти зеркал лицо Грозы, с себя сорвавшей маску. 1915 Борис Пастернак. Сочинения в двух томах. Тула, 'Филин', 1993.
ПОСЛЕ ДОЖДЯ За окнами давка, толпится листва, И палое небо с дорог не подобрано. Все стихло. Но что это было сперва! Теперь разговор уж не тот и по-доброму.
Сначала все опрометью, вразноряд Ввалилось в ограду деревья развенчивать, И попранным парком из ливня - под град, Потом от сараев - к террасе бревенчатой.
Теперь не надышишься крепью густой. А то, что у тополя жилы полопались,Так воздух садовый, как соды настой, Шипучкой играет от горечи тополя.
Со стекол балконных, как с бедер и спин Озябших купальщиц,- ручьями испарина. Сверкает клубники мороженый клин, И градинки стелются солью поваренной.
Вот луч, по 1000 катясь с паутины, залег В крапиве, но, кажется, это ненадолго, И миг недалек, как его уголек В кустах разожжется и выдует радугу. 1915, 1928 Борис Пастернак. Сочинения в двух томах. Тула, 'Филин', 1993.
ИМПРОВИЗАЦИЯ Я клавишей стаю кормил с руки Под хлопанье крыльев, плеск и клекот. Я вытянул руки, я встал на носки, Рукав завернулся, ночь терлась о локоть.
И было темно. И это был пруд И волны.- И птиц из породы люблю вас, Казалось, скорей умертвят, чем умрут Крикливые, черные, крепкие клювы.
И это был пруд. И было темно. Пылали кубышки с полуночным дегтем. И было волною обглодано дно У лодки. И грызлися птицы у локтя.
И ночь полоскалась в гортанях запруд, Казалось, покамест птенец не накормлен, И самки скорей умертвят, чем умрут Рулады в крикливом, искривленном горле. 1915 Борис Пастернак. Сочинения в двух томах. Тула, 'Филин', 1993.
МЕЛЬНИЦЫ Стучат колеса на селе. Струятся и хрустят колосья. Далёко, на другой земле Рыдает пес, обезголосев.
Село в серебряном плену Горит белками хат потухших, И брешет пес, и бьет в луну Цепной, кудлатой колотушкой.
Мигают вишни, спят волы, Внизу спросонок пруд маячит, И кукурузные стволы За пазухой початки прячут.
А над кишеньем всех естеств, Согбенных бременем налива, Костлявой мельницы крестец, Как крепость, высится ворчливо.
Плакучий Харьковский уезд, Русалочьи начесы лени, И ветел, и плетней, и звезд, Как сизых свечек, шевеленье.
Как губы,- шепчут; как руки,- вяжут; Как вздох,- невнятны, как кисти,- дряхлы. И кто узнает, и кто расскажет, Чем тут когда-то дело пахло?
И кто отважится и кто осмелится Из сонной одури хоть палец высвободить, Когда и ветряные мельницы Окоченели на лунной исповеди?
Им ветер был роздан, как звездам - свет. Он выпущен в воздух, а нового нет. А только, как судна, земле вопреки, Воздушною ссудой живут ветряки.
Ключицы сутуля, крыла разбросав, Парят на ходулях, степей паруса. И сохнут на срубах, висят на горбах Рубахи из луба, порты - короба.
Когда же беснуются куры и стружки, И дым коромыслом, и пыль столбом, И падают капли медяшками в кружки, И ночь подплывает во всем голубом,
И рвутся оборки настурций, и буря, Баллоном раздув полотно панталон, Вбегает и видит, как тополь, зажмурясь, Нашествием снега слепит небосклон,
Тогда просыпаются мельничные тени. Их мысли ворочаются, как жернова. И они огромны, как мысли гениев, И несоразмерны, как их права.
Теперь перед ними всей жизни умолот. Все помыслы степи и все слова, Какие жара в горах придумала, Охапками падают в их постава.
Завидевши их, паровозы тотчас же Врезаются в кашу, стремя к ветрякам, И хлопают паром по тьме клокочущей, И мечут из топок во мрак потроха.
А рядом, весь в пеклеванных выкликах, Захлебываясь кулешом подков, Подводит шлях, в пыли по щиколку, Под них свой сусличий подкоп.
Они ж, уставая от далей, пожалованных Валам несчастной шестерни, Меловые обвалы пространств обмалывают И судьбы, и сердца, и дни.
И они перемалывают царства проглоченные, И, вращая белками, пылят облака, И, быть может, нигде не найдется вотчины, Чтоб бездонным мозгам их была велика.
Но они и не жалуются на каторгу. Наливаясь в грядущем и тлея в былом, Неизвестные зарева, как элеваторы, Преисполняют их теплом. 1915, 1928 Борис Пастернак. Сочинения в двух томах. Тула, 'Филин', 1993.
НА ПАРОХОДЕ Был утренник. Сводило челюсти, И шелест листьев был как бред. Синее оперенья селезня Сверкал за Камою рассвет.
Гремели блюда у буфетчика. Лакей зевал, сочтя судки. В реке, на высоте подсвечника, Кишмя кишели светляки.
Они свисали ниткой искристой С прибрежных улиц. Било три. Лакей салфеткой тщился выскрести На бронзу всплывший стеарин.
Седой молвой, ползущей исстари, Ночной былиной камыша Под Пермь, на бризе, в быстром бисере
1000 Фонарной ряби Кама шла.
Волной захлебываясь, на волос От затопленья, за суда Ныряла и светильней плавала В лампаде камских вод звезда.
На пароходе пахло кушаньем И лаком цинковых белил. По Каме сумрак плыл с подслушанным, Не пророня ни всплеска, плыл.
Держа в руке бокал, вы суженным Зрачком следили за игрой Обмолвок, вившихся за ужином, Но вас не привлекал их рой.
Вы к былям звали собеседника, К волне до вас прошедших дней, Чтобы последнею отцединкой Последней капли кануть в ней.
Был утренник. Сводило челюсти, И шелест листьев был как бред.
