Примкнем ли мы к Лютеру или же отметим, что есть нечто величественное в том, каким образом символ поначалу полностью обходит человека, в том, что он предстает как нечто совсем малозначимое? Или же нам стоит попытаться — а я стою за это — поразмышлять обо всем этом в том плане, что когда речь идет о небе и о земле, то тем самым изумительным образом обозначается место, принадлежащее человеку. Разве именно в силу того, что о нем поначалу не идет речь напрямую, не ведется весьма явно прямой разговор о человеке? Небо и земля обозначают сцену, готовую для развертывания действия, в центре которого находится, если смотреть на это нашими глазами, человек. Не является ли это как раз описанием творения, которое своим содержанием решительным образом указывает именно на него? Конечно, мы узнаем из этого описания, что небо и земля не являются реальностью, которую следовало бы понимать и объяснять, исходя из нее самой. Мы узнаем, что она, вкупе с человеком в своей сердцевине, с человеком как смыслом ее существования, есть от Бога, что они принадлежат Богу и что они в свете христианского символа должны рассматриваться как совокупность творения в такой своей связи с Богом, его волей и его действием.
В этом принципиальное отличие всякого мировоззрения и того, что говорит Священное Писание и вера. В мировоззрении исходят из сущего как из смысла, с тем чтобы из глубины взойти к понятию Бога. В Священном Писании речь идет о небе и о земле, а также о человеке исключительно в такой связи: верую в Бога, Творца неба и земли. Здесь становится очевидным, что я верую в Бога, в Творца, а не в творение.
Небо есть непостижимое для человека, а земля — постижимое творение. Я присоединяюсь, таким образом, к тому объяснению неба и земли, что дается в Nicaeno-Constantinopolitanum — visibilia et invisibilia.
Это «видимое» и «невидимое» я и стремлюсь выразить с помощью «постижимого» и «непостижимого». Когда в Священном Писании, к словоупотреблению которого мы здесь прибегаем, идет речь о небе, то имеется в виду не то, что мы обычно называем небом, атмосферное или стратосферное небо, а определенная тварная реальность, которая неизмеримо превосходит такое «небо».
В рамках картины мира древности, особенно картины мира Переднего Востока, дело представлялось таким образом, что видимый мир был перекрыт огромной колоколообразной оболочкой — так называемой твердью! Эта твердь образует, если смотреть на все человеческими глазами, начало неба, если можно так выразиться, это действительность, которую нельзя видеть. Над твердью простирается неслыханно огромный океан, отделенный от земли твердью. И лишь над этим океаном рас¬полагается третье, настоящее небо, которое образует трон Бога. Я рассказываю вам об этом только для того, чтобы показать, какое представление, взятое из картины мира, стоит за библейским по¬нятием неба.
Реальность, которая противостоит человеку, не¬измеримо превосходя его, — несмотря ни на что, является тварной действительностью. Все это потустороннее, которое ускользает от человека и противостоит ему отчасти как угроза, отчасти как величие, не следует смешивать с Богом. Непостижимое для нас есть всего лишь небо, а не Бог. Если бы мы пожелали назвать непостижимую для нас действительность Богом, то занялись бы обожествлением творения так же, как это делает так называемый первобытный человек, поклоняющийся солнцу.
Очень многие философии повинны в подобном обожествлении творения. Границы нашего познавательного постижения — это не границы, отделяющие нас от Бога, а всего лишь те границы, которые символ называет границей между небом и землей. В пределах творения находится та действительность, что есть для нас полная тайна, — небесная действительность. Это еще не имеет отношения к Богу, мы имеем здесь дело с сотворенным богом. И внутри творения мы стоим перед непостижимой тайной, перед такими глубинами бытия, которые всегда могут вызвать у нас ужас или радость. Те философы и поэты, которые говорили и пели об этой тайне, в чем-то правы. Мы должны признать и как христиане, что наличное бытие имеет свои глубины и имеет свои вершины, здесь и сейчас нас окружают тайны всех видов, и человек знает, что на небе и на земле есть гораздо больше того, о чем может только мечтать школьная премудрость.
У творения есть своя небесная составляющая, однако ее не следует бояться и почитать как нечто божественное. В мире, где есть такая небесная составляющая, она должна служить скорее знаком, должна служить напоминанием о той действительности, которая возвышается над нами совершенно иным образом, чем небо, о наднебесной действительности, Творце земли и неба. Но знак никоим образом нельзя путать с самой вещью.
Этому верхнему творению противостоит нижнее творение — земля — как совокупность постижимого для нас сотворенного бытия, как совокупность со¬творенного бытия в тех пределах, в которых мы в состоянии видеть и слышать и чувствовать, а также мыслить и созерцать в самом широком смысле. Все, что находится в сфере наших человеческих возможностей, духовных в том числе, все, что мы в состоянии постичь посредством интуиции, — все это есть земля в свете христианского вероисповедания. К земле относится в полной мере и то, что философы называют разумом или идеями.
В этом нижнем мире существуют различия чувственного и духовного, но это суть различия внутри земного мира. С этим земным миром связано происхождение человека: Бог взял человека из земли. Мир человека, пространство для его существования и его истории и в то же время естественная цель человека: «прах ты, и в прах возвратишься» — все это земля. И если у человека есть другое происхождение, кроме земного, и есть другая цель, кроме той, чтобы вновь стать землей, то только на основе действительности завета между Богом и человеком. Мы всегда говорим о милости Божьей, когда наделяем человека возможностью быть чем-то большим чем земным существом, а это означает, что земля находится под небом.
Не существует человеческого мира in abstracto. Было бы заблуждением со стороны человека представлять, что его постижимый мир ограничен непостижимым. Благо для нас, что есть дети и поэты, и даже философы, которые постоянно напоминают нам об этой более возвышенной стороне исторической реальности. Земной мир составляет в действительности лишь одну сторону творения. Однако и небесная сторона в столь же малой мере пребывает в сфере Бога, как и земная. И потому первая и вторая заповеди гласят: «Не делай себе кумира». Ни на земле, ни на небе нет другой такой божественной силы, которую нам следовало бы любить и бояться.
Человек есть творение, пребывающее на границе между небом и землей, он на земле и под небом. Он существо, постигающее свое окружение, нижний космос, он в состоянии его видеть, слышать, понимать, а также господствовать под ним: «Ты все положил к его ногам!» Он сосредоточивает в себе все, чем может быть свободное существо в этом земном мире. И это же создание находится под небом и является по отношению к invisibilia, к непостижимому ему вовсе не господином, а целиком и полностью зависимым существом.
Человеку ведомо окружающее его земное творение, поскольку он столь несведущ в делах мира небесного. На этой границе внутри творения располагается человек, как если бы он как творение представлял этот низ и верх, и тем самым это было бы знаком его определения через отношение, которое уходит ввысь и вглубь, но уходит все же совершенно иным образом, чем это происходит в отношении между небом и землей. Человек есть место внутри творения, где сотворенное собирается воедино и в то же время выходит за пределы себя самого. Это место, где внутри творения Богу угодно услышать хвалу и где эту хвалу могут возносить.
