о том, что он есть не сам царь, а лишь посланник царя.
Таким образом, мы остаемся вне всех сил неба и земли и всех их откровений. Мы знаем: есть нечто высшее. И как бы ни были могущественны эти силы, пусть это даже будет атомная бомба, они не являются чем-то окончательно обязательным для нас и потому не убеждают нас исчерпывающим образом. «Когда сокрушится земля, то несломленные увидят лишь обломки». Разве не так все выглядит, когда смотришь на человечество, прошедшее сквозь годы войны, не доказало ли оно своей удивительной устойчивостью, что все это не задело его в его основе? Люди переживали самые ужасающие вещи, однако человека не сломать властителям, которые не являются подлинными и единственными властителями. Несокрушимо движется человек через обломки и утверждает себя вопреки земным силам.
Когда в христианской церкви говорится об откровении, то речь вдет, конечно же, не о подобных земных или небесных откровениях, а о могуществе, стоящем над всеми силами, речь не об откровении какого- нибудь божественного «верха» или «низа», а об откровении самого Бога. Поэтому та действительность, о которой мы сейчас говорим, откровение Бога в Иисусе Христе, является обязательной и исключительной, помогающей и достаточной, ведь здесь мы имеем дело не с какой-то отличной от Бога действительностью, не с теми или другими земными или даже небесными реальностями, здесь перед нами сам Бог, Бог в вышних, Творец неба и земли, о котором гласит первое положение символа.
Когда Новый Завет бесчисленное число раз говорит об Иисусе из Назарета, которого община познала и признала как Иисуса Христа, говорит как о Кириосе, то это слово употребляется так же, как слово «Яхве» в Ветхом Завете. Этот Иисус из Назарета, который идет через деревни и города Галилеи и направляется к Иерусалиму, которого там будут поносить, осудят и распнут на кресте, этот человек есть Яхве Ветхого Завета, есть Творец, есть сам Бог. Человек, пребывающий, подобно нам, в пространстве и во времени, Он обладает всеми свойствами Бога, но тем не менее не перестает быть человеком и потому продолжает быть целиком и полностью сотворенным созданием. Сам Творец, не утрачивая своей божественности, не становится полубогом, ангелом, но продолжает быть человеком в весьма земном и весьма реальном смысле. Таков смысл высказывания христианского символа об Иисусе Христе — он есть единственный или урожденный Сын Бога. Он есть Сын Бога, то есть Бог во всех тех смыслах божественной действительности, в каких Бог сам себя полагает.
Этот положенный сам через себя Бог, Сын Бога, есть этот человек, Иисус из Назарета. Поскольку Бог есть не только Отец, но и Сын, поскольку во внутренней жизни Бога это происходит неизменно и постоянно (Он есть Бог, но в деянии своего божественного бытия Он есть Отец и Сын), то Он в состоянии быть и Творцом, но также и сотворенным. Это небывалое «но также и» имеет внутреннее соответствие в «Отец и Сын». А так как это деяние, это откровение Бога есть дело вечного Сына, то оно закономерно противостоит всему сотворенному миру, беспримерно выделяется в нем. Поскольку здесь речь идет о самом Боге, поскольку данное сотворенное создание есть его Сын, то происходящее с Иисусом Христом безусловным и исключительным, поучительным и достаточным образом отличается от всего остального, что так же по воле и велению Бога происходит вокруг нас. Откровение Бога и деяние Бога в Иисусе Христе — это не какое-то событие, происходящее вследствие воли Бога, это сам Бог, ставший Словом в сотворенном мире.
Мы уже настолько далеко продвинулись, что я могу произнести перед вами слова символа ранней церкви, сформулированные на фоне споров по вопросу о божественности Христа: «Единородный, рожденный Отцом до всяких времен, свет от света, истинный Бог от истинного Бога, порожденный, а не сотворенный, единосущный с Отцом, через которого все было сотворено, который ради нас, людей, и ради нашего спасения сошел с небес» (Nic. Const., 381). По поводу этой формулировки было высказано много жалоб и претензий, и вы в своей работе рано или поздно натолкнетесь на литераторов и учителей, которые занимаются этим же делом и ужасаются тому, что данный вопрос разрешился в такой формулировке. Мне бы хотелось, чтобы вы, когда столкнетесь с подобными стенаниями, вспомнили наше занятие и они вызвали у вас хотя бы небольшое сопротивление. Такое возмущение против так называемой «ортодоксии» является в действительности «волчьим воем», в котором не должен участвовать образованный человек. Есть что-то варварское в подобной брани в адрес отцов. Мне кажется, что, даже если человек не является христианином, все равно у него должно быть достаточно почтения, чтобы признать, что здесь проблема очерчена величественным образом.
О никео-константинопольской формуле говорят, что ее в таком виде не найти в Библии. Однако еще многое истинное и необходимое, что следует познать, не представлено словесно в Библии. Библия не картотека, Библия — это великий документ откровения Бога. Откровение должно так обращаться к нам, чтобы мы сами его постигали. Церковь во все времена должна была отвечать на то, о чем говорится в Библии. Она должна была отвечать на иных языках, чем древнегреческий или древнееврейский, а также другими словами, чем те, что есть в Библии.
Подобным ответом является и данная формула, которая подтверждала свою силу, когда обращались к ее предмету. Действительно необходимо было спорить о всех нюансах: или сам Бог, или небесное существо, или земное существо. Это не был незначительный вопрос, в спорах речь шла о единстве Евангелия. В Иисусе Христе мы имеем дело либо с Богом, либо с каким-то творением. Богоподобные существа постоянно встречались в истории религии. И если древняя теология вела здесь смертельную борьбу, то она знала, почему делает это. Конечно, иногда в ходе этой борьбы поступали чисто по- человечески. Не это, однако, интересно, ведь и христиане не ангелы. Там, где на карту поставлено важное дело, там следует не кричать: «Мир, мир, милое дитя!» — а следует со всей твердостью довести борьбу до конца. Я бы сказал так: «Слава Богу, что отцы тогда при всей их ограниченности и слабости и со всей своей греческой ученостью не уклонились от борьбы». Все формулы говорят лишь одно: урожденный, порожденный Отцом до всех времен, свет от света, истинный Бог от истинного Бога и таким образом не творение, а сам Бог, единосущный с отцом, а не сходносущный, Бог в ипостаси. «Через которого все было сотворено и который ради нас сошел с неба». Вниз к нам — это Христос. Так ранняя церковь видела Иисуса Христа, такой представлялась ей его действительность, таким она Его признала в своем христианском вероисповедании, и требование к нам заключается в том, чтобы и мы пытались видеть все таким образом. Почему бы тому, кто постигает это, не присоединиться к великому согласию церкви? Что за детские игры, когда перед лицом такого дела вздыхают по поводу ортодоксии и древнегреческой теологии? Это не имеет никакого отношения к делу.
А если в процессе формирования и возникали проблемы, то следует признать, что все, что мы, люди, делаем, является проблематичным, постыдным и неутешительным и тем не менее всегда может сложиться так, что вещи получатся как раз такими, как это необходимо и правильно. Dei provi-dentia et hominus confusione!
В символе совершенно просто и совершенно практично речь идет о том, что мы вправе быть уверенными в своем деле. В этом исповедании Сыну Божьему христианская вера отличается от всего, что называют религией. Мы имеем дело с Богом, а не с какими-либо богами. В христианской вере «причащаемся мы божественной природе». Ни о чем большем и ни о чем меньшем не идет речь на деле: сама божественная природа приблизилась к нам и в вере мы причастились ей такой, какой она предстает нам в Единственном. И потому Иисус Христос есть посредник между Богом и человеком. Все следует понимать на этом фоне. Меньшего Бог не пожелал сделать для нас. Мы имеем возможность постичь всю глубину человеческого греха и нужды, глядя на то, что такое неслыханное событие должно произойти и произошло. Церковь и весь христианский мир в обладании своей вестью смотрит на то неизмеримое и непостижимое событие, что Бог сам отдал себя для нас. И потому каждой подлинно христианской речи присуща какая-то абсолютность, как это не может быть присуще никакой нехристианской речи. Церковь не «считает», у нее нет «воззрений», убеждений, она не одушевлена: она верует и она исповедует, то есть
