шоссейными и железными дорогами, расположенными в глубине 80 км перед плацдармом, захваченным союзниками. В компании со множеством других «мосси» нашей группы мы надеялись прервать поток немецких подкреплений и их вступление в бой на линии фронта на берегах Нормандии.
Когда мы на малой высоте летели над Ла-Маншем, стало очевидно, что Дэвид не слишком хорошо знаком с нашей навигационной аппаратурой «GEE». Это была ясная, залитая лунным светом ночь, позволявшая нам ориентироваться по земле, словно по карте, но полет над Ла-Маншем полностью проходил по счислению. Но это было не слишком трудно. Немецкая зенитная артиллерия в районе Шербура и Нормандских островов, ведшая огонь по каким-то высоко летящим самолетам, помогла нам определить точку выхода к французскому побережью около Сен-Мало. Мы продолжили полет в восточном направлении к Гранвилю и далее к Аржантану, ища на земле признаки передвижения колонн немецких войск. Дисциплина вражеских ночных конвоев была превосходной. Использовалось любое естественное укрытие, чтобы спрятать припаркованные автомобили, и при звуке приближавшегося самолета тусклые огни конвоя гасли. В течение некоторого времени мы искали на земле объект для обстрела, горя нетерпением атаковать врага в этот исторический день. Обнаружить замаскированный транспорт с самолета, летящего на скорости на малой высоте, достаточно трудно и днем. Ночью же это настоящая проблема.
Около города Вир[128] Дэвид привлек мое внимание к вспышкам на одной из дорог. Кто-то уже штурмовал немецкую колонну. О'кей, мы теперь закончим их работу. Мы обнаружили несколько автомобилей, пошли вниз. Я сильно нажал большим пальцем на кнопку огня, и поток 20-мм снарядов и пуль обрушился на колонну автомобилей, в беспорядке разбросанную под нами. Когда мы в нескольких десятках метров вышли из пикирования, Дэвид сбросил наши бомбы, чтобы вызвать дальнейшее опустошение. Круто набирая высоту, мы видели много взрывов и пожаров, но из-за дыма не могли точно разглядеть, какой именно ущерб нанесли. Время нашего патрулирования почти вышло. Мы отправились домой, удовлетворенные своим вкладом в усилия группы этой ночью.
На обратном пути, около Гранвиля, мы увидели самолет, приближавшийся спереди, он был всего лишь в нескольких сотнях метров. Я резко отвернул влево, чтобы избежать столкновения, и мне показалось, что это «Мессершмит-410» (немецкий двухместный дальний истребитель). Прежде чем он исчез из поля моего зрения, я начал быстро разворачиваться вслед за ним. Вскоре увидев его силуэт, я понял, что это «москито». Мы испытали разочарование, что это не гунн, но при этом радовались, что вовремя опознали дружественный самолет. Снова огонь вражеской зенитной артиллерии позволил нам обойти горячие точки и найти безопасное место, чтобы пересечь французское побережье. Через три часа после взлета мы вернулись в Лэшем, и Дэвид принялся извиняться за свою плохую навигацию. Кого это заботило? Вылет прошел довольно успешно. Позднее мы узнали, что «мосси», которого мы на первый взгляд приняли за «мессершмиты», принадлежал командиру авиастанции в Лэшеме. Когда мы возвращались, он только начал патрулирование. Время и место совпали. В последний момент он также увидел нас и сначала тоже принял за врага. К счастью, ни один из нас не нажал на кнопку огня.
Тогда я, конечно, не подозревал о том, что активная часть моей войны в воздухе быстро приближалась к завершению. Перед тем как я был сбит и попал в плен вместе с Доном Уолшем, я в июне совершил только еще два полета, оба с Робби. Первый был ночным вылетом на штурмовку, а второй – дневным рейдом над Данией. В ходе ночного вылета мы обстреляли автомобили около Гранвиля и бомбили мост через реку. Мне кажется, я абсолютно не годился для роли пилота бомбардировщика, потому что в мост не попал! Во время дневного рейда нас сопровождал второй «москито», на котором летели Майк Херрик и его польский штурман. В прошлом Майк много раз просил меня разрешить ему лететь со мной, чтобы он мог разделить мою уверенность в ценности подобных рейдов. Поскольку для Майка это был первый полет такого типа, его маршрут был короче и легче, чем мой. Над побережьем Ютландии мы разделились. Майк направился на север, к аэродромам около Ольборга, а мы с Робби продолжили полет на восток, в направлении Копенгагена. Мы не обнаружили никаких вражеских самолетов, но с хорошими результатами обстреляли три армейских автомобиля и железнодорожный состав. Бедного же старину Майка удача покинула. Он и его штурман стали жертвами пушек «Фокке-Вульфа-190», который, как я узнал спустя многие годы, пилотировал тот же самый летчик, кто в конечном счете сбил и меня, – Роберт Шпрекельс. Потеря этого храброго новозеландца и его штурмана[129] для меня стала личным ударом. Мы с Майклом дружили много лет, и я чувствовал некоторую личную ответственность за его гибель. Мое убеждение в ценности таких рейдов повлияло на него, и он решил принять участие в вылете. Я решил, что в будущем в такие рейды всегда буду вылетать один.
Приблизительно на следующий день после этого рейда я был вызван к командиру группы. Когда я вошел, он выскочил из-за стола и пожал мне руку, сообщив, что я награжден второй пряжкой к своему ордену «За отличную боевую службу». Замечательная новость для меня, но что же со Стиксом, моим штурманом, который уже получил крест «За летные боевые заслуги» с пряжкой и медаль «За летные боевые заслуги», летая со мной? Я считал, что он заслуживал благодарности за наши успехи больше меня, поскольку так долго рисковал со мной своей жизнью. Когда я спросил Эмбри, будет ли отмечен также и Стикс, он ответил, что ему жаль, но для него награды нет. Возможно, наградят позже. Месяцы спустя, когда в качестве нежеланного гостя чахнул у немцев, я узнал, что Стикс все же получил заслуженный орден «За отличную боевую службу».
Для того чтобы я мог отпраздновать свою новую награду, мне на несколько дней дали отпуск, и я провел его с Джоан в Лестере. Тогда в последний раз до конца войны, мая 1945 г., я видел свою семью. Когда по завершении отпуска я поцеловал жену и детей, прощаясь с ними перед возвращением в Мангевэлл-Парк, у меня не было никаких предчувствий беды.
Глава 29
Теперь я возвращаюсь к началу своей истории, где рассказывал, как закончилась война для Дона Уолша, моего австралийского штурмана, и для меня. Дон и я подавленно сидели в бараке немецкой радарной станции и задавались вопросом, какое будущее нас ждет. Вскоре прибыли два офицера люфтваффе, чтобы доставить нас на автомобиле на близлежащий аэродром в Эсбьерге. Любые мысли относительно побега, имевшиеся у нас, пришлось отбросить, когда мы увидели, что в автомобиле находился также вооруженный солдат, бывший все время настороже. На аэродроме нас обыскали, и оберст люфтваффе коротко допросил нас. Затем нас отвели в камеры на гауптвахте.
Находясь в одиночестве, я в полной мере осознал тяжесть нашего положения. Больше всего меня волновало то, что Джоан в течение какого-то времени не будет знать, что я жив. Нас должны были объявить пропавшими без вести, со всей страшной неопределенностью, вытекавшей из этих слов. Это походило на дурной сон, но я знал, что бодрствовую. Помня о недавнем немецком злодеянии – расстреле 50 военнопленных из лагеря Stalag Luft III,[130] – я спрашивал себя, увидим ли мы когда-либо снова наши дома. Возможно, Гитлер в последние часы Германии уничтожит всех нас в своем безумном гневе. Эта неуверенность часто посещала нас до конца войны.
После беспокойной ночи нас разбудили и, дав на завтрак черную колбасу, сказали, чтобы мы приготовились к отправке. Под охраной двух немецких унтер-офицеров, вооруженных автоматами «шмайссер», нас на автомобиле доставили на станцию, где мы сели на поезд во Франкфурт-на-Майне, где находился главный центр люфтваффе для допросов экипажей союзнических самолетов. Частые остановки из-за воздушной тревоги сделали длинную и медленную поездку еще больше трудной. Эти остановки раздражали наших охранников, которые, казалось, считали нас лично ответственными за все последствия бомбардировок Германии. Гражданское население и солдаты кричали нам оскорбления. Мы были «воздушными бандитами», и нам угрожали насилием. Ночью в наше купе попытались ворваться несколько пьяных немецких солдат, поскольку остальные вагоны были переполнены. Наши охранники сказали им, что солдаты не могут сидеть вместе с нами. Мы были «английские свиньи». Солдаты, потеряв контроль над собой, пытались войти силой. Один из них выхватил штык. Впервые в жизни я почувствовал, как у меня стучат колени, и был вынужден сжать их руками, чтобы не позволить никому увидеть мой испуг. На мгновение показалось, что перед нами выбор: сидеть и с напряжением ждать, когда нас линчует приведенная в бешенство толпа, или выскочить из вагонной двери и быть застреленными в спину охранниками. Затем в купе прорвался и прокричал какую-то команду молодой солдат в черной униформе СС. Эффект был удивительным. Солдаты немедленно рассеялись. К неудовольствию нашей охраны, офицер сел рядом с нами, глядя на нас сверху вниз с презрением, словно говоря: «Так, англичане, вы должны быть благодарны мне за спасение своих ничего не стоящих шкур». Но что бы он ни думал, мы были благодарны
