Мемуары Муми-папы

проворными прыжками. Чтобы хот сколко-нибуд утешит вас, посылаю вам драгоценны подарок, которы, надеюс, украсит банку Зверка-Шнырка! Сто девносто девт поклонов от скалотпов. Благодарна и преданна вам

тёт то Хемулши».

На холмах воцарилась мёртвая тишина.

— Что такое «неучтивост»? — спросил я.

— Неучтивость, разумеется, — ответил Скалотяп.

— Тебе нравятся воспитательные игры? — осторожно спросил Фредриксон.

— Страшно нравятся! — ответил Скалотяп.

Я аж сел на землю в лёгком замешательстве.

— Вскрой пакет, милый! — крикнул Зверок-Шнырок.

Скалотяп торжественно перегрыз бечёвку, и на свет божий явилась фотография, представляющая тётку той Хемульши в натуральную величину в качестве Королевы скалотяпов.

— А ведь нос-то у неё не обгрызен! — воскликнул Зверок-Шнырок. — Как я счастлив! О как это прекрасно!

— Милый мой, — сказала Зверок-Соусок, — взгляни-ка на рамку.

Мы все взглянули на рамку и воскликнули: «О!» Она была из чистого испанского золота с розами из топаза и хризолитами по углам. По внутренней её кромке шёл ряд маленьких бриллиантов (оборотная сторона была инкрустирована простой бирюзой).

— А их можно будет выковыривать? — спросила Зверок-Соусок.

— Конечно! — воскликнул в экстазе Зверок-Шнырок. — Ведь недаром нам подарили на свадьбу шило!

Как раз тут в заливе раздался грозный голос, он прогремел:

— Эх! Семьсот дыр в моей маленькой дыре! Я всё жду и жду своего утреннего кофе, и никто из вас не вспомнит о старом друнте Эдварде, не приголубит его!

Прошло несколько дней после того, как Муми-папа рассказал о свадьбе Зверка-Шнырка. Все сидели на веранде. Был штормовой сентябрьский вечер. Муми-мама выставила на стол пунш с ромом и бутерброды с патокой. Все принарядились, как наряжаются только в особо торжественных случаях.

— Ну как? — выжидательно сказала Муми-мама.

— Мемуары завершаются сегодня, — тусклым голосом сказал папа. — Заключительное слово будет написано в шесть сорок пять. Последняя фраза… ну да вы сами решите, как она вам понравится!

— Будет там что-нибудь о твоей разгульной жизни с хатифнаттами? — спросил Снусмумрик.

— Нет, — ответил папа. — Видишь ли, это будет поучительная книга.

— Как раз потому-то и нужно написать об этом! — воскликнул Снифф.

— Шу-шу-шу! — сказала Муми-мама. — А что, если бы и я появилась на немножечко в самом конце? — И лицо её залилось краской.

Муми-папа отпил из своего стакана три больших глотка и сказал:

— Так и сделаем. Слушай хорошенько, сын мой, ибо в последнем разделе речь пойдёт о том, как я нашёл твою маму.

Он открыл свою книгу и стал читать.

Наступила осень, и обложной серый дождь, не переставая, окутывал остров Самодержца.

Я был глубоко уверен, что наш достославный вояж на «Марском аркестре» был лишь прелюдией к грандиозному путешествию в большой мир. Но вышло иначе. Он оказался лишь высшей точкой, кульминационным пунктом без продолжения. Как только Фредриксон вернулся домой и переполох со свадьбой Зверка-Шнырка улёгся, Фредриксон начал совершенствовать своё изобретение. Он переделывал и модернизировал, обустраивал и шлифовал, доводил и окрашивал — и в конце концов «Марской аркестр» стал походить на гостиную.

Временами Фредриксон совершал небольшие увеселительные прогулки с Самодержцем или Нелегальной Королевской Колонией, но всегда возвращался домой к полудню.

А я продолжал тосковать, я чахнул от тоски по огромному миру, который ожидал меня. Меж тем дождь лил всё сильнее и сильнее, и Фредриксон всегда находил что-нибудь такое, что требовалось наладить, будь то руль глубины, освещение, люк кривошипной камеры или что-либо ещё, что можно было бы изменить.

Мало-помалу наступила пора великих штормов.

Дом Мимлы сдуло, и её дочь простудилась от спанья под открытым небом. Дождь заливал и банку Зверка-Шнырка. Только у меня был настоящий дом с изразцовой печкой. Что делать? Естественно, прошло немного времени, и все переселились ко мне. И чем больше штурманская рубка обретала обжитой семейный вид, тем острее ощущал я своё одиночество.

Не могу со всей силой не подчеркнуть опасность, когда кто-либо из ваших друзей возьмёт да женится или возьмёт да станет придворным изобретателем. Вот ты являешься членом Нелегальной Колонии, окружён искателями приключений, готовыми пуститься в путь, как только им взгрустнётся, и у тебя обширный выбор — вся карта мира…

…И вдруг всё это их уже не интересует. Они хотят сидеть в тепле. Они боятся дождя. Они начинают собирать всякие большие вещи, которые нельзя упаковать, и болтают о пустяках. Им слабо внезапно решиться и переиначить свою жизнь. Прежде они ставили паруса, а теперь кропают этажерки для фарфора. О, можно ли без слёз говорить о подобных вещах!

Хуже всего было то, что и я заразился общим настроением, и чем уютнее я себя чувствовал у изразцовой печи, тем труднее мне было оставаться свободным и отважным, как орлан. Дорогие читатели, поймёте ли вы меня? Я жил на воле, и всё же словно взаперти и в конце концов стал совершенное ничто, тогда как ветер и дождь не переставали бушевать снаружи. В один совершенно особенный вечер, к рассказу о котором я сейчас приступаю, стояла ужасная непогода. Крыша дома потрескивала и поскрипывала, время от времени штормовой зюйд-вест забрасывал в дымовую трубу водяную пыль, а дождь шебаршил по веранде, словно чьи-то маленькие быстрые ноги (я перестроил капитанский мостик под веранду и выточил балюстраду в виде сосновых шишек).

— Мама! Ты не почитаешь нам вслух? — спросили детишки Мимлы из своих кроватей.

— Конечно, почитаю, — ответила Мимла. — На чём мы остановились?

— Полицейский инспектор… Твиггс… подкрался… тихонько… поближе! — закричали ребята.

— Хорошо, — сказала Мимла. — Полицейский инспектор Твиггс подкрался тихонько поближе. Уж не дуло ли револьвера блеснуло вон там? В холодной как лёд решимости он скользил дальше на ногах разящего закона, остановился, потом заскользил дальше…

Я краем уха слушал детектив, который Мимла читала вот уже который раз.

— Ничего себе история, — сказало привидение. Оно расшивало (скрещенные кости на чёрной фланели) мешочек для хранения деревянных палочек, на которых носили пластиковые сумки, и посматривало вполглаза на часы.

Зверок-Шнырок сидел перед огнём в обнимку со Зверком-Соуском. Супротивка раскладывал пасьянс. Фредриксон лежал на животе и рассматривал картинки в «Путешествии по Океану». Всё выглядело так спокойно, так уютно — чисто домашняя семейная жизнь, и чем дольше наблюдал я эту сцену, тем беспокойнее становилось у меня на сердце. Я сидел как на иголках.

Время от времени морская пена лизала чёрные, дребезжащие окна.

— Каково-то тем, кто на море в такую ночь, — погружённый в свои мысли, заметил я.

— Восемь по Бофору. Если не больше, — вставил Фредриксон, рассматривая волны в своей книжке с картинками.