змею между кроватью и шкафом, и пока один отвлекал ее внимание палкой, другой наклонился вперед через кровать, чтобы разрубить непрошеную гостью. Тут она и плюнула ему точно в глаз. Неделю французский доктор из городской больницы хлопотал над нашим товарищем, который моментально ослеп. К счастью, через несколько дней зрение восстановилось, потому что помощь была оказана вовремя.
— Хорошо, что не все кобры плюющие.
— Да, а как разберешь, какая из них плюющая? Нет уж, лучше очки не забывать.
— А ночью?
— Что ночью? Носи амулет или какую-нибудь бляшку на шее, она же на блеск целится.
— Ты, Витя, шибко умный стал…
— А как же, — пробурчал он, — хочешь жить… Диалог этот возник по дороге вдоль высохшего русла небольшой речки — притока нашей основной реки, когда мы решили дойти до озера под скалой. В сезон дождей там низвергался с двадцатиметрового уступа ревущий поток стометровой ширины, а сейчас только тоненькая струйка позвенькивала, блестя будто стеклянными нитями. Но озеро под водопадом не пересыхало из-за своих немалых размеров и глубины, и мы часто лавливали в нем рыбку и отдыхали в тени пальм, зонтичных акаций и тамариндов, составляющих небольшой зеленый оазис среди колючей знойной саванны.
Как обычно Роже шел своей легкой походкой впереди, а мы с Виктором, лениво обсуждая гадючные проблемы, пыхтели сзади. Вдруг Роже, издав какой-то неопределенный возглас, прыгнул за большой валун. Мы бросились за ним и, повернув направо, сначала ничего не поняли. Из-под камня торчал кусок толстого каната, и Роже, скользя по гравию, тянул за канат скалу к себе. Не раздумывая, я прыгнул и тоже вцепился в канат. Это был не канат, это был змеиный хвост! И какой хвост!
— Питон! — прохрипел Роже. — Держи его, держи!
— Все равно уползет, — прокомментировал Виктор, — между пальцев просачивается.
И, черт возьми, он опять был прав. Сам-то он стоял спокойно, потому что ему уже не было места ухватиться: Роже почти прилип к скале, а я, держась за самый кончик хвоста, чувствовал, как сплошная упругая мышца пульсирует, перетекает в моих руках, ускользает, ускользает… ускользнул!
— Ну и как на ощупь? — поинтересовался Виктор.
— Холодный, крепкий и сухой.
— Странно, а на вид как мокрый.
— Роже, он большой был?
— Большой, наверное, длиннее трех метров.
— Эх, жалко, что ушел! Сколько сумок и поясов из шкуры можно было бы сделать.
— Охотнички… — отозвался, как обычно, Виктор. Больше питоны нам никогда не попадались.
ГЛАВА 8
— Есть идея, — сообщил за ужином Роже.
— Какая? — лениво отозвался я.
Вскоре ожидались пасхальные каникулы, как всегда в конце триместра замучила проверка письменных контрольных работ, к тому же начинала надоедать весенняя жара: по ночам температура подбиралась к сорока градусам — откровенно ощущалась нехватка хороших идей.
— Взять напрокат лошадей и покататься по саванне.
— Где и за сколько? — спросил Виктор.
— Есть место, я узнавал.
— А торговаться, как всегда, будет Виктор, — сказал я. — Опять Виктор, чуть чего, сразу Виктор… У нас в Кураповке две лошади были, так они пустую телегу только парой могли тянуть. Я на тракторе любил кататься.
— Я один раз садился на лошадь, когда мне десять лет было, и полетел в овраг, хорошо, что на песок. А ты, Роже, наверное, кавалерист опытный?
— Нет, я никогда не гарцевал. Но интересно же попробовать, правда?
— Наезднички, — сказал Виктор. — Мушкетеры… Давай-давай, договаривайся…
На следующий день Роже сказал, что в субботу после сиесты нам приведут лошадей.
— Цена невелика, тысяча за одну лошадь, можно кататься до темноты.
— До темноты у тебя ж… заболит, — не преминул заметить Виктор.
— Заболит так заболит, — ответил я. — Авось не отвалится. В субботу в четыре пополудни в наш двор сквозь туннель ловко въехал подросток на лошади, держа двух других на поводу.
— Ой, какие красивые! — восхитился я. — Надо же, все три белые-белые.
— Арабские скакуны, — объяснил Роже.
— Откуда ты знаешь? — усомнился Виктор.
— Так думаю. Здесь же все лошади должны быть арабскими скакунами.
— Только что-то они очень уж большие.
— Ну, Витя, южноафриканских пони здесь не бывает.
— Все равно, могли бы быть и пониже ростом.
— Ничего, дальше земли не упадешь. Роже! Ты с хвоста к ней не подходи, еще лягнет!
— Ага. И с морды не подходи, еще укусит!
— Ну а как же к ней тогда подходить?
— Сбоку, сбоку… Пошли на улицу.
Я решил, что я самый опытный из всех и надо взять нелегкое бремя лидерства на себя.
— Значит, так, мужики! Действуем быстро, пока не собралась толпа. Едем направо в переулок, потом по бульвару Независимости прямо в саванну, а там посмотрим. Пусть парень пока возьмет под уздцы ваших лошадей и доведет вас до переулка, а я поеду сам. Главное — не показать коню, что ты его боишься, надо быть уверенным в себе. Берешь в левую руку поводья и ею же держишься за луку седла. Левую ногу в стремя, правой рукой стремя придерживаешь, угнездил ногу прочно, толчок правой, замах, хоп! — и ты в седле.
Произнося последние наставления, я одновременно и демонстрировал. Довольно плотно шлепнувшись в седло, я тут же крепко сжал коленями бока моего скакуна, желая показать ему, что я хозяин. Конь коротко заржал, вздыбился, крутнулся на месте и в два маха вынес меня точно на середину нашего перекрестка. Дальше все было, как в кино. Будто специально, с горки от рынка подлетело такси. Животное, скользя копытами, осело на задние ноги, такси, визжа тормозами, — на все четыре колеса. Водитель бешено заклаксонил. Конь мой от испуга прыгнул направо и влетел под железнодорожный мостик. Месяцами на этой злосчастной заброшенной городской ветке не наблюдалось никакого движения, но именно сейчас прямо над нами пропыхтел маневровый тепловозик, да еще и пронзительно свистнул, не знаю для чего. Лошадь, оскаля зубы и прижав уши, рванула сумасшедшим наметом по переулку в сторону реки. Я не понимал, почему я был еще в седле, а не на земле, Теоретически я знал, что нужно предоставить ей свободу, и поэтому, бросив поводья, вцепившись в луку седла, мысленно умолял ее: «Только не останавливайся, милая, только не тормозни!» Наверное, жители прибрежных переулков и улиц надолго запомнили такое необычное цирковое шоу, а уж окрестные собаки наверняка пронесут этот экстаз сквозь годы, ибо они передавали нас друг другу по эстафете из квартала в квартал.
Видимо, она действительно была скаковой лошадью: она носила меня по пыльному лабиринту, может быть, полчаса. Постепенно ее галоп становился все ровнее и плавнее, и через некоторое время мне стало так удобно, что я совсем обнаглел — отцепился от луки, скрестил руки на груди и, глядя гордо на многочисленных зрителей, время от времени кричал им вроде как бы небрежно: «Эй, кто-нибудь, остановите эту неутомимую клячу, а то у нее уздечка лопнула!» В конце концов мы выскочили опять к железнодорожной линии, с канавой перед ней, как раз напротив бульвара Независимости. Метров за пятьдесят до препятствия умный конь замедлил бег, перешел на рысь, потом на шаг и окончательно остановился перед канавой. Я слез, взял повод в правую руку, а левой обнял его за шею и сказал: «Ай, какой ты молодец и какой же я дурак!»
