не иначе, как благодетелем.
Тягач короновался еще в семидесятых, имел почетный стаж в виде добрых двух десятков лет лагерей и пересылок и держал сейчас практически весь север ленинградской области – от бывшей финской границы по реке Сестре и до нынешней. Ну, а после того, как под этого кряжистого шестидесятивосьмилетнего старикана с кустистыми седыми бровями легли еще и бензоколонки нефтяного олигарха Дерибасковича, его авторитет стал вообще непререкаемым.
Одну лишь слабость имел Тягач: пригрел старенького пейсатого еврея, бывшего знаменитого карточного шулера Зиновия Исааковича Гробмана, проигравшегося в свое время до смертельной закладки.
Тягач выкупил его и сделал чем-то вроде своего секретаря.
Многие удивлялись странной прихоти серьезного человека, гадали, чем же так угодил ему вышедший в тираж шулер. Да ничем. Просто Тягач навсегда сохранил воспоминание о том, как, будучи беспризорником в тяжелые послевоенные годы, он попал в детский приемник на каком-то вокзале и после этого долго болтался по разным начальникам, пока не попал в детский дом. Неизгладимое впечатление произвела на юного беспризорника манера общения начальников с простыми смертными – только через секретаря. Вот и реализовал Яков Михайлович, как только представилась возможность, свою детскую мечту – чтобы не он звонил, а его соединяли. Похожий на суетливую мартышку Гробман пришелся как нельзя более кстати, потому что вносил в этот процесс немало оживления.
И теперь Гробман суетился в гостиной тягачевской фазенды, расставляя стулья и вообще готовясь к приему дорогих гостей, которые должны были появиться с минуты на минуту.
С одной стороны овального дубового стола были аккуратно расставлены шесть стульев с высокими спинками, обтянутыми черной кожей, бронзовые пирамидальные шляпки обивочных гвоздей на них тускло мерцали в свете подвешенной к лепному потолку лампы под оранжевым абажуром с бахромой.
На столе в этот день была скромная закуска, а именно: икорка черная, икорка красная, также рыбка белая и красная, колбаска твердая, балычок, помидорчики свежие и маринованные, грибки соленые, маринованные и фаршированные зеленью, а еще жирные черные маслины, ветчинка и буженинка, язык отварной и холодец домашний с чесночком и хреном... А также несколько бутылок с водкой, коньяком, пивом и минеральной водой.
Напротив стола, у дальней стены, стояла обычная табуретка, которая была предназначена гостю особому, хотя и совершенно не почетному. И никаких разносолов этому гостю не полагалось, потому что гость этот будет держать ответ, а потом...
Двухметровые напольные часы в углу зашипели, и гостиная наполнилась мелодичным звоном. Не успели они отзвонить, как раздался стук в дверь.
– А вот и они, – сказал Тягач и пошел лично встречать гостей.
Гостеприимно распахнув дверь, Тягач шагнул в сторону, и в гостиную начали входить люди. Первым порог перешагнул Арбуз, за ним – Боровик, потом Роман с Лизой, и, наконец, двое братков ввели затравленно озиравшегося Самоедова.
– Этого туда, – Тягач указал на табурет.
Один из братков кивнул, и Самоедова усадили на табурет.
Браток присел на корточки и приковал одну ногу Самоедова к короткой цепи, одним концом прикрепленной к вделанному в пол металлическому кольцу.
– Спасибо, дорогой, – кивнул Тягач. – Можешь идти.
Братки удалились, и Тягач, повернувшись к Арбузу, сказал:
– Ну, здравствуй, Михайло Александрович!
– Здравствуй, Яков Михалыч! – ответил Арбуз.
После этого они обнялись крест-накрест и похлопали друг друга по спине.
Отпустив Арбуза, Тягач посмотрел на Боровика и улыбнулся:
– Не думал, что буду в своем доме мента принимать, но ведь ты же у нас не простой мент, верно?
– Не простой, – ответил Боровик без улыбки.
– Строг, строг... Но это ничего. Сегодня мы на одной стороне.
Тягач протянул Боровику руку, и они обменялись крепким рукопожатием.
– А вот и певец наш! – Тягач пожал руку Роману. – И девушка его. И где вы, артисты, таких красавиц берете?
Тягач слегка склонился и поцеловал Лизе руку.
– А вот станьте артистом, Яков Михайлович, – засмеялся Роман, – и тогда у вас таких красавиц будет миллион до неба.
– Миллион до неба, говоришь? – усмехнулся Тягач, неохотно отпуская руку Лизы. – Мне столько не надо. Мне бы одну, да скромную и честную... Да только где ж ее взять!
На Самоедова, сидевшего у стены, внимания обращали не больше, чем на собаку. Будто его и не было в гостиной. Словно он был вещью. Чувствуя это, Самоедов понимал, что для него дело поворачивается очень неприятной и мрачной стороной. Но поделать он ничего не мог, поэтому просто сидел и наблюдал, как приветствуют друг друга эти такие разные, но в одном совершенно одинаковые люди. А одинаковость их состояла в том, что они были свободны и могли распоряжаться собой. Кроме того, Самоедов смутно понимал, что их жизнь будет продолжаться столько, сколько отпустит судьба, а его, Самоедова, существование ограничено их волей.
С приветствиями было покончено, и Тягач, широко поведя рукой в сторону стола, сказал:
– Прошу присаживаться. – Повернувшись к Лизе, он понизил голос: – У нас не принято говорить «садиться».
– Я знаю, – улыбнулась Лиза, опускаясь на стул.
– А у тебя правильная девушка, Роман! – одобрительно произнес Тягач.
– Конечно, правильная, – согласился с ним Роман. – А если бы вы знали о некоторых ее подвигах...
– Смерти хочешь? – Лиза сдвинула брови.
– Из твоих рук приму что угодно, – ответил Роман.
Наконец все расселись, и Тягач, посмотрев на пустой стул, хлопнул себя по лбу и сказал:
– Ах я, старый дурак, совсем памяти не стало!
Он повернулся к двери и зычно воззвал:
– Зяма!
Дверь тут же приоткрылась, и в образовавшуюся щель просунулась лысоватая голова с внушительными пейсами:
– Звали, Яков Михайлович?
– Давай, заходи-садись. Без тебя не начнем.
Зяма бесшумно прошмыгнул к своему стулу и осторожно уселся на него, а Тягач, похлопав его по щуплому плечу здоровенной лапой, сказал:
– Прошу любить и жаловать: Зиновий Исаакович Гробман. Мой секретарь и... советник.
– В Италии эта должность называется «консильори», – заметила Лиза, с любопытством разглядывая пожилого Зяму.
– Да?... – Тягач поднял брови.
– Да, – кивнула Лиза. – А вы, я так понимаю, – дон.
– Дон... Ишь ты! – Тягач густо хохотнул. – Ну, у нас тут не «Коза ностра», так что...
Он посмотрел на Самоедова и сказал:
– Однако давайте переходить к делу.
– Давайте, – согласился с ним Роман. – Мне, честно говоря, совершенно не доставляет удовольствия видеть перед собой этого... человека.
– Ну, тогда тебе и слово, – рассудительно произнес Тягач. – А водочки выпьешь?
– А выпью, – кивнул Роман.
– Ну так наливай. И без тостов. Каждый сам себе. А тосты будут, когда с этим закончим.
И Тягач презрительно кивнул в сторону съежившегося на табуретке Самоедова.
Налив себе водки, а Лизе коньяку, Роман хлопнул стопочку, закусил соленым огурчиком, закурил и, поудобнее устроившись на стуле, сказал:
