крон. Я опять уселся на полу и прислонился спиной к стене; ещё бы немного, и я бы совсем заснул. Йон опять стал безпокоиться, почему не возвращается Квислинг, где он застрял? Не уйдёт же он с деньгами? И Йон открыл окно в своём чердаке, несмотря на холод, высунул голову и выглянул на улицу.
— Хоть бы он только догадался купить немного копчёной колбасы, — пробормотал он.
Наконец Квислинг вернулся. Нет, колбасы он не принёс, он получил за шляпу всего две кроны, и они пошли на коньяк. Квислинг поставил бутылку на стол.
— Что это ты за шляпы носишь, — загудел он. — Две кроны! Хе, хе, две кроны!
— А где квитанция? — закричал Йон, опять приходя в волнение. И когда он получил квитанцию, он зажёг свечку и подозрительно рассматривал её, не дали ли ему больше за шляпу.
Минуту спустя каждый из нас подошёл к столу и выпил по стаканчику. Я пил много и очень жадно, и Йон Тру пил много; казалось, он хотел выпить как следует за свои денежки. Только Квислинг был осторожен и наливал себе каждый раз не больше полстакана.
— Как вы безобразно напиваетесь, — сказал он.
Коньяк меня опять очень оживил, я не хотел пропустить этого замечания; я чувствовал себя таким сильным и бодрым, что я ответил:
— Что ж тебе жалко коньяку? Слышишь, Йон Тру, нам не надо так безсовестно напиваться коньяком.
Квислинг посмотрел на меня.
— Что это с тобой? — сказал он.
Йон заметно повеселел, он выпил ещё стакан, давая чувствовать, что коньяк принадлежит ему, он делался всё веселее и совсем стал ликовать. Спустя мгновение он опять стал спрашивать о колбасе. Квислинг налил мне стакан и подал мне его, когда я уже сидел на полу, — но я не принял его.
— Что это, ты никак обиделся? — спросил Квислинг и внимательно посмотрел на меня.
Я возразил, что ему нечего обо мне безпокоиться, я, конечно, не выпью весь его коньяк. Если он ничего не имеет против этого, я буду сидеть там, где я сижу. Но я могу так же хорошо уйти.
Молчание. Квислинг неподвижно и пристально смотрел на меня.
— Если бы ты был вменяем, я бы тебе дал по уху, понимаешь. Но ты, бедняга, невменяем, — сказал он и отошёл от меня.
— Ты, может быть, думаешь, что я пьян? — воскликнул я.
— Пьян? Нет. Ты просто сыт.
Я продолжал сидеть и думал об этом в то время, как Йон принялся за коньяк. Теперь он был уже готов, он напевал и разговаривал сам с собой.
— Обиделся? — сказал он. — Кто обиделся? Я хочу сказать, вы говорите о ком-то, кого обидели.
Он тоже никак не мог забыть о колбасе и всё откровенно заявлял, что ещё никогда не слыхал о Рождестве без колбасы. Вдруг он предложил нам спеть что-нибудь. Йон и Квислинг затянули:
«Вечерне солнце смеётся».
— На разные голоса, — воскликнул Йон, и они опять запели песню на «разные голоса».
Я слушал, но они ещё не спели и первого стиха, как я встал и выступил вперёд, я был растроган до глубины души. Я схватил Квислинга за руку и пробормотал что-то.
— Ну, хорошо, — сказал Квислинг.
И как он сказал: «Хорошо», я снова сел.
Йон затянул другую песню, шведскую песнь про «Бьянку».
— Послушай, поди и достань хоть немного колбасы, — сказал он опять.
— Да дай денег, — возразил Квислинг. — Я знаю, у тебя есть деньги, меня ты не проведёшь.
Йон Тру сразу изменился в лице, он сел на край кровати и справился насколько мог со своим опьянением. Мужик опять проснулся в нём, он осторожно дотронулся до кармана на груди и сказал с хитрой глупостью пьяного:
— Так ты знаешь, что у меня есть деньги? Кто это тебе сказал? Можешь обыскать меня — я не мог взять из стирки сегодня даже белья.
— Да, конечно, — сказал Квислинг, — я только пошутил. Тебе, конечно, так же плохо приходится, как и нам.
— Да, ты совершенно прав.
— Никто и не заподозрит человека, который живёт в такой дыре, что он денежный человек, — продолжал Квислинг.
— Ну, что касается этого…
— Тут и говорить нечего. Человек, который живёт как свинья, конечно, бедняк, точь-в-точь такой, как мы, настоящая голь. Понятно, нечего стыдиться носить шляпу в две кроны, коли нужда заставляет.
— Нужда заставляет? — воскликнул Йон. — Это ещё не известно, чтобы я…
— Нет, очень даже известно! Уж не хочешь ли ты разуверить нас?
Йон Тру вскочил со стула, всякая осторожность оставила его. Он отдался своему возмущению, он ударил по столу, называя себя сыном богатого Тру, молодцом Тру. Он вытащил бумажник из бокового кармана, совал его под самый нос Квислингу и сказал:
— Видишь ты это? Я спрашиваю, видишь ты это?
Квислинг, казалось, был удивлён ужасно и отступил перед ним.
— Вот он, сын богатого Тру, — сказал Йон. — Но этому нельзя поверить, может быть? Ты меня не считал ведь таким?
— Нет, — сказал Квислинг и, побеждённый, покачал головой.
Йон всё больше и больше приходил в азарт. Он наслаждался замешательством Квислинга и хвастался всё больше и больше. Он весь надулся от важности, стал на цыпочки и кричал, подойдя ко мне и размахивая своим бумажником перед моим носом.
— Но пустой бумажник мне ничего не говорит, — сказал Квислинг вызывающе.
— Пустой! Хе, какой вздор! — Йон стал доставать крупные бумажки и, зажав их в руке, махал всеми своими деньгами и бегал за Квислингом из угла в угол каморки, преследуя его своими бумажками. Он это называет пустым бумажником, может быть? Хе-хе-хе! Да, ему приходится об этом спрашивать, потому что он так простоват. Ведь он только Йон Тру, бедный молодчик Тру, у него в кармане не было ни гроша. Хе-хе- хе!
Не было конца его хвастовству. Он сел, очистил бутылку до капли и продолжал хвастаться. Квислинг сказал:
— Я же всё время говорил, что ты замечательный человек, Йон Тру! Ну, а как же быть с пятью кронами-то? Угощение прикончилось, а ведь у нас сочельник.
— Но, — сказал Йон, как будто он продолжал, не перерывая свою речь, и не слыхал Квислинга, — но я вам показал свои деньги не для того, чтобы их вам дать взаймы. В этом вы очень ошибаетесь.
И когда Квислинг снова принялся осыпать его отборной руганью, Йон увидал, что ему надо что- нибудь предпринять; он прервал Квислинга и продолжал:
— Пока вы мои гости, вам не нужно занимать денег, чтобы купить что-нибудь для здешнего дома. Об этом позаботится сам хозяин Тру, я ставлю вам угощение.
— Браво! — воскликнул весело Квислинг.
И это «браво» подстегнуло ещё больше Йона Тру, он встал, порылся в кармане жилетки, достал монету в полкроны, которую он бросил на стол Квислингу так, что она зазвенела, и сказал:
— На колбасу.
Квислинг был побеждён, это было слишком много.
— На колбасу? Всё это? Да ты с ума сошёл! — воскликнул он.
И Йон стоял, застыв в своей гордости, и соображал, что бы ему ещё для нас сделать; он был торжественен, он переменил даже тон и схватил Квислинга за петлю.
— Сим разрешаю тебе купить длинную колбасу во имя моё! Стой, ни шагу! Вот пять крон, давай мне полкроны назад. Разрешаю тебе купить самые длинные колбасы, какие ты только найдёшь! И ещё одну бутылку коньяку во имя моё. Вот пять крон; если их не хватит, ты только скажи: здесь, на груди у меня, есть ещё. Вот, теперь ты видишь сына богатого Тру в его настоящем виде, если ты его раньше не видал.
Квислинг наконец вырвался от него и поспешно ушёл. Йон кричал ему ещё вслед:
