из древесного среза. Такое умение о многом говорит…
— И кто же теперь ему помогает? — участливо спрашивала я у своей пожилой собеседницы. — Должен же кто-то заботиться о старике?
Оказалось, что да, есть такой человек. Внезапно у Переслегина объявился дальний родственник — молодой человек из татар, богатый, должно быть, так как ездит на иностранной машине.
Речь, разумеется, шла о Ренате. Касимов стал для Григорьича кем-то вроде сына — с ним старик сидел целыми вечерами, а уж о чем они между собой говорили, Бог весть. Ну и, выпивали, конечно. А как без этого? Сейчас, по мнению бабуси, пьют все — и русские, и татары, и православные, и мусульмане.
— Жизнь потому что тяжелая, — со знанием дела пояснила бабуля.
«А не наоборот? — возразила я ей про себя. — Может, жизнь тяжелая, потому что пьют? Просто причина меняется местами со следствием…»
Выходит, Егор Григорьевич Переслегин — почти что мой коллега!
Интересно будет посмотреть на живого, хотя и слегка свихнувшегося профессионала старой закваски в бытовой, так сказать, обстановке.
Вот только как к нему подобраться?! Но долго раздумывать я не собиралась.
Как показывает мой опыт, с безумцами нужно общаться на их уровне. В этом вообще и состоит «принцип хамелеона» — подстраиваться под людей, как бы «менять цвет» в зависимости от человеческого фона.
Был у нас в «Сигме» один неприятный случай. Вспоминать об этом не очень-то весело, но, как говорится, из песни слова не выкинешь.
Уж и не знаю, по какому блату в спецотряд попала Катя Насибова. Обычно девушек набирали из «ворошиловки» — закрытого высшего учебного заведения, где обучались дочки «больших людей» в погонах и без таковых. Есть такие семьи, которые пытаются соблюсти профессиональную преемственность, несмотря на пол чада…
И эта самая Катя ничем таким в первое время не выделялась из моих сокурсниц. Так же зубрила военную историю, учила языки и проходила практику.
Конечно, сейчас, задним числом, можно было припомнить кое-какие мелочи. Вроде характерных жестов, например. Так, Катя почему-то притопывала левой ногой, когда радовалась. Или трогала свою макушку, когда при ней подружки начинали обсуждать своих парней, и как-то вся застывала на несколько секунд с полуоткрытым ртом.
Но как определить грань, где кончается индивидуальная моторика и начинается безумие?
И вот в один прекрасный день Катя вместо того, чтобы честно попробовать поразить движущуюся мишень на вполне ординарных стрельбах из обыкновенного «калаша», вдруг разворачивается и направляет свой автомат на капитана, который руководил стрельбами.
А поворачиваться, между делом говоря, строжайше запрещено. Именно поэтому во время учебных стрельб запрещается окликать курсантов, когда у них в руках находится оружие.
Капитан падает на землю и поступает совершенно правильно.
Страдает в таких случаях лишь чистота мундира в буквальном значении слова.
А незадачливая студентка, которая обычно через секунду-другую понимает, что к чему, и смущенно говорит «ой», опуская автомат, получает строгий выговор и неминуемую гауптвахту.
Но Катюша Насибова и не думала опускать автомат. Ей очень понравилось, что капитан лежит у ее ног. Она решает закрепить впечатление и дает короткую очередь возле его головы.
Все вокруг застывают в ужасе, видя, как пули чиркают по щебенке. Мне особенно запомнился камешек, который рикошетом саданул капитану по виску и оцарапал его до крови, — тоненькая струйка быстро потекла по запыленной шевелюре бедняги военного.
Катя, держа автомат направленным на капитана, начинает медленно отступать.
Так, пятясь по-рачьи, она возвращается в свою палатку, и некоторое время оттуда не доносится ни единого звука. А затем раздается пение.
Что она тогда пела, вернее, завывала, я уже не смогу точно припомнить, но прошу поверить мне на слово — впечатление было самым гнетущим.
Что было делать в такой ситуации? Человек ведет себя абсолютно неадекватно, да еще с «калашом», в который вставлен полный магазин.
Первой очухалась я.
Я действовала как во сне, и никакого геройства, как потом выразился пожимавший мне руку на плацу полковник с испитым лицом, тут не было.
Просто во мне включился какой-то «механизм быстрого реагирования».
Я спокойно, но очень быстро подошла к палатке, в которой скрылась Насибова, и как ни в чем не бывало вошла внутрь и села на корточки возле входа.
Вот, собственно, и все.
Катя, казалось, уже забыла об автомате — он валялся на матрасе на расстоянии моей вытянутой руки. Ну я руку и протянула.
Насибова никак не среагировала на мое появление, она стояла на коленях, смотрела куда-то вверх и «пела» до тех пор, пока я не вышла из палатки. Потом туда сразу же ворвались парни, которых вызвали с расположенной неподалеку базы областного ОМОНа.
Но им уже не пришлось трудиться — Катя покорно последовала за ними, то и дело трогая свою макушку и бормоча какие — то непонятные слова. Кажется, она зачем-то повторяла испанские глаголы…
Медики квалифицировали ее случай как внезапное помрачение и комиссовали Насибову вчистую. Руководство объявило мне особую благодарность, и вскоре об этом случае уже не вспоминали.
Но Катя Насибова была все же моей сокурсницей. А как поведет себя Переслегин?
Я решила рискнуть.
Быстро поднявшись по полусгнившим ступенькам крыльца, я толкнула дверь дома, в котором жил Переслегин, и, громко крикнув: «Хозяин!», вошла внутрь. На меня сразу же пахнуло сыростью — слева, возле банок с заплесневевшими помидорами, лежали стопки подмокших от рассола «Правды» и «Молнии». Видимо, Егор Григорьевич решил подвести теоретическую базу под свои террористические действия, которые он осуществлял явочным порядком.
Но увидеть хозяина мне так и не удалось. Буквально через секунду после того как я переступила порог, послышался шум подъезжающего автомобиля.
Сквозь заснеженное окно я увидела касимовскую «Тойоту», парковавшуюся на прежнем месте. Черт, вот незадача! Куда ж мне теперь?
Долго размышлять было некогда. Я юркнула в полумрак светелки и забилась в щель между печкой и шкафом. Тут раздались шаркающие шаги старика.
— Кто здесь? — грозно возгласил он. — А? Послышалось? Ты, Ренат?
— Я, я, батя, — вошел Касимов, хлопнув дверью. — А слух у тебя что надо, несмотря на года. Нужно тебя в маршалы поскорее.
Вместе с Ренатом в дом проникла струйка холодного метельного воздуха. Касимов разделся и повесил свой полушубок в углу. Снежинки на одежде быстро таяли, превращаясь в пятна воды.
— Снеговика я «сделал», — твердо, как бы отчитываясь в выполнении задания, сказал старик и кивнул на длинный чехол, стоявший возле его кровати; там, очевидно, находилась винтовка. — Теперь у нас кто на очереди?
Касимов промолчал, елозя возле вешалки.
— Отвечать старшему по званию! — гаркнул Егор Григорьевич.
— Щас отвечу, — нехотя процедил Ренат. — Давай, ваше превосходительство, сначала по маленькой раздавим, а потом уже все вопросы решать будем.
Они прошли в дальний угол светлицы и уселись за столом. До меня им было метра два, и будь освещение чуть поярче, пришлось бы туго. Но в доме царил полумрак, и закут между печкой и шкафом был достаточно глубоким, чтобы вместить меня без вероятности быть мгновенно обнаруженной. Вот только
