Она рассмеялась его словам, как шутке.
— Враг! Враг! Воистину смешно. С врагами надо уметь сговориться. А если попробовать подкупить? Это средство, ваше преосвященство, придумано не для друзей.
Джевицкий покачал головой.
- Ваше величество! Полумесяц не подкупишь. А впрочем, у нас в Польше нет золотоносных рудников.
— Зато у вас в Польше вдоволь земли, и она плодородна, — не сдавалась королева. — И какая тут буйная зелень, в то время как в изнывающей от солнца Италии вода — самое большое сокровище. Нельзя терять времени. О боже! Чего вы ждете? Пока вас не окружат со всех сторон?
Нужно копить силы сейчас, пока династия Ягеллонов в этом мире что-то значит.
— Династия? Но, ваше величество, — не желал уступать епископ, — вы забываете, что у нас короля выбирают.
— Знаю. Добыть трон для моего сына будет нелегко.
— Разумеется. Но ведь еще неизвестно, будет ли… Она не дала ему договорить.
— Династии нужны сыновья. Они у меня будут!..
— Сие достойно удивления, — только и нашелся что ответить епископ и добавил: — Можно ли полюбопытствовать, каково, на ваш взгляд южанки, наше северное королевство? Вы сказывали, у нас много земель…
— И много несуразного. Любой вельможа богаче короля. Королевские угодья растащены или розданы. Я спрашивала, сколько земли у нас в Короне? Никто не знает. Какие доходы?
Неопределенные, непостоянные! Благополучие только видимое, а на самом деле положение ужасное. С этим никак нельзя примириться.
— И вы, ваше величество, знаете, как его поправить? Она оживилась, глаза у нее заблестели.
— Ну конечно же! Конечно! Надо действовать!
— Стало быть?
— Усилить власть монарха. Создать могущество династии. Ваше преосвященство! Неаполитанское королевство управлялось на редкость разумно, я провела там свои юные годы, многому научилась и сегодня готова… О боже, — она поперхнулась, приложила платочек к губам. — Простите меня, ваше преосвященство.
Оступилась, торопливо выбежала, а Джевицкий, глядя ей вслед, не мог сдержаться:
— Необыкновенная. И воистину роковая женщина…
Рядом, в опочивальне, королева, одолеваемая приступами рвоты, разрешила Марине прислуживать ей, привести ее в порядок. Камеристка, поддерживая ослабевшую госпожу, медленно подвела ее к приоткрытому окну. Ворвавшийся холодный январский ветер остудил побледневшее лицо королевы.
— Сейчас пройдет, — утешала Марина.
— Странно… Это повторилось вдруг столько месяцев спустя и… так некстати. Почему бы детям не родиться как-нибудь иначе? — вздохнула королева.
— И попозже, не так скоро после свадьбы, — добавила Марина.
Бона резко оттолкнула ее.
— Ты всегда была недальновидна! Этот ребенок нужен мне сейчас, и как можно скорее. Ребенок — что я говорю! Мальчик! На крестины принцессы никто из знатных гостей не приедет. Даже моя собственная мать — если бы я, по принятому обычаю, и нарекла бы ее первую внучку ее именем.
— Гороскоп был такой туманный, запутанный…
— Замолчи! Ты знаешь хорошо, что девочки быть не должно!.. О боже!
— Что случилось?
— Мне вдруг пришло в голову… Нет, это ужасно! Моя мать родила не одну, а трех дочерей. А если вдруг и я… Дочка? Нет. Не хочу! Не хочу!
— Тсс… Епископ услышит.
— Верно, епископ. Хорошо бы, чтоб он стал нашим другом. Иди! Извинись за меня, за внезапный уход. Скажи… Скажи, что я спешила встретить посланника папы… Легата, который привез мне письма из Рима.
— Я не знала, что легат этот уже прибыл на Вавель.
— Довольно! Я не знала, что принцесса Бари подсунула мне такую глупую служанку. Глупую и тупую!
— Мне показалось странным…
— Не было никакого письма, нет и легата. Но это ничего не значит. Пойди скажи епископу, что он здесь.
— Тотчас проверит, и обман раскроется.
— Не раньше, чем завтра. А завтра… Быть может, забудет?
Когда Марина через минуту, выполнив приказ госпожи, явилась снова, королева чувствовала себя уже лучше, и Марина решилась спросить: как быть с присланным накануне из Бари подарком?
Бона оживилась, глаза ее заблестели.
— Правда! Подарок принцессы! Санта Мадонна! Чего же ты ждешь? О чем думаешь? Пусть внесут сюда ящик. Да поживее!
Быстро, но осторожно, под присмотром Паппакоды слуги внесли большой деревянный ящик.
Итальянец приподнял деревянную крышку.
— Это тяжелая вещь из металла, ваше величество, — сказал он.
— Наверное, серебряный туалетный столик, — пыталась угадать королева. — А может, зеркало в золотой раме. Поставьте сюда, вынимайте. Скорее, скорее!
— Это не столик. Это… колыбель.
— Санта Мадонна! Как я могла быть столь недогадливой. Конечно же, колыбель.
— Но какая красивая. Серебряная, — восхищалась Анна. — Какая резьба! А внутри записка.
— Прочти! — скомандовала королева.
— «Наследнику трона». Это все, — сказала Анна, опуская руку с пергаментным листком. Она ждала взрыва, который не замедлил наступить.
— Это невыносимо! — услышала она хриплый шепот. — В каждом письме напоминает мне про мои обязанности. Сын! Сын! И без колыбели был бы сын. Потому что я хочу этого. Я, а не кто-нибудь еще! Я!
Она вырвала у Анны из рук записку и бросила на пол. Камеристки не смели шевельнуться. Шепот королевы, ее зловещий хриплый шепот был страшнее крика.
В покоях королевы, в ведущей туда небольшой прихожей под неусыпным наблюдением Паппакоды слуги развешивали гербы семейства Сфорца. Они очень красили стены, но Станьчику не понравились; остановившись перед гербовым щитом, он спросил:
— Не согласитесь ли вы, синьор, удовлетворить мое любопытство?
— Это опять вы, — нахмурился Паппакода.
— Что этот италийский дракон держит в пасти? — не унимался шут.
— Разве не видно? Младенца.
— Ах, так? Доброе предзнаменование для Ягеллонов… А что означает Сфорца по-итальянски? Дракон? означает «навязывать… свою волю». Герцоги из этого рода умели это делать, как никто иной.
— А женщины из рода Сфорца?
— О, они… — начал было Паппакода, но умолк и после паузы добавил ехидно: — Они славились тем, что держали при своем дворе великое множество карликов.
— Карликов? Почему вдруг карликов? — удивился Станьчик.
— Видите ли, ничье величие уже не тешило их взор.
— Хо-хо… Отчего же королева не привезла своих карликов сюда?
— Она полагала, что среди польских придворных шутов их предостаточно, — закончил разговор Паппакода, направляясь в королевские покои.
Глядя вслед Паппакоде, Станьчик не успел сделать ответного выпада. Он лишь пробормотал, словно бы в осуждение самому себе:
