Пережить то страшное горе помогла работа. Как и до войны в Ленинграде, она стала преподавать историю в казанской школе. Днем — школа, а вечером — госпиталь, где она писала письма под диктовку раненых, читала им газеты, помогала сестрам и санитаркам. И столько навидалась она там горя и страданий, что невозможно было свое горе считать самым большим.
И, конечно, она не была одинокой. Она жила с мужем — счастье редкое во время войны. Правда, Антон Иванович приходил домой поздно и часто улетал в командировки. И в какие командировки! Антон Иванович Березов работал на авиационном заводе, и место назначения командировок обозначалось энской авиационной частью действующей армии, где самолеты, выпущенные заводом, выдерживали настоящие бои. Ирина Андреевна обычно не знала, на какой фронт улетает ее муж. Но она хорошо понимала, что всякий раз он подвергается опасности. Тревога ни на минуту не покидала ее. Возвращение мужа из командировки живым и невредимым принимала как счастливый дар судьбы.
Антон Иванович всегда относился к жене нежно и заботливо. А после смерти Сережи даже Ирина Андреевна, избалованная его вниманием, поражалась, откуда у мужа столько выдержки, терпения, чтобы утешать ее в неутешном горе, отвлекать от тяжелых мыслей.
Но если острая боль утраты единственного сына постепенно утихала, то неудовлетворенное материнское чувство все более обострялось. Ирина Андреевна понимала, что и муж не захочет остаться бездетным. Он никогда не скажет ей об этом, а страдать будет не меньше ее.
В самом деле, какая это семья, если нет детей? Приходит Ирина Андреевна с работы, а дома пустота и тоска. Никто не ждет ее, не о ком заботиться, не на кого порадоваться. Она непрерывно думает об этом. Жить для одной себя скучно, нехорошо. И особенно теперь, когда идет эта страшная, жестокая война. Тысячи, да что тысячи — сотни тысяч детей остались сиротами, без крова, без ласки, больные. А она тоскует от одиночества!
Была бы она моложе, может, ушла бы на фронт разведчицей или радисткой — кем угодно. Но она немолода, и на фронт ее не пошлют. Пусть каждый делает для людей то, что может. Она учит детей, помогает в госпитале — это хорошо. И она возьмет обездоленного войной ребенка и воспитает его. Так, подолгу раздумывая, Ирина Андреевна приняла решение.
Когда стало известно, что Антона Ивановича переводят на работу в Москву и дают там квартиру, Ирина Андреевна сказала о своем решении мужу. Тот засиял:
— Ну и правильно! Ты у меня молодец! Я и сам думал об этом, только тебе не говорил — боялся, что память о Сереже помешает это сделать… Но нет, конечно! Ириша, нам обязательно нужен ребенок! Не тяни только, иди завтра же!
— Какой ты быстрый! Это все не так просто. И знаешь, я хочу взять ребенка из Ленинграда, из нашего родного города. Там родился наш первый, там я найду второго… Можно себе представить, сколько сирот осталось в этом городе!
— Ну, а если у тебя все-таки родится свой? — спросил Антон Иванович.
Ирина Андреевна улыбнулась:
— Очень хорошо! У нас будет двое. И нам и им веселее!
Переезд в новый город заставлял их торопиться с усыновлением. Ирина Андреевна привезет в новую квартиру ребенка, и никто не будет знать, что он приемный. Поэтому, как только они приехали в Москву, Антон Иванович выхлопотал для жены пропуск в Ленинград и обеспечил ее необходимыми документами.
На вокзале, прощаясь с женой, он весело говорил: — Привези обязательно! Беленького, черненького, мальчика, девочку, больного, здорового — все равно полюблю как родного!
И вот она приехала в Ленинград. Дом, где Березовы жиля до войны, уцелел, уцелели почти все вещи. Но Ирина Андреевна лишь мельком посмотрела на них. В первый же день она пошла в Ленинградский облздравотдел и получила раз-решение на посещение детских яслей в Ленинграде и пригороде.
…Рассказывая о себе, о муже, Ирина Андреевна сильно волновалась. Капельки пота выступили у нее на лбу, стала влажной шея. Врач внимательно и участливо смотрела на нее. Ей нравилась Ирина Андреевна. Светло-каштановые волосы зачесаны гладко наверх и на затылке собраны в большой пучок. Но сквозь длинные пряди пробивались короткие, пышные, непокорные волосы, образуя прозрачную корону на голове. Лоб высокий, чистый. Губы полные, добрые. Но главная прелесть этой женщины была в светло- карих ясных глазах и в мягкой, доброй улыбке.
Они долго беседовали. И если Ирина Андреевна узнала про врача только одно, что ее зовут Раисой Яковлевной, то сама Раиса Яковлевна узнала все, что ей хотелось. Она поняла, что ребенок попадет в хорошие руки и хорошие условия.
Глава II
Когда в кабинет донеслись шум, детские голоса, Раиса Яковлевна сказала:
— Ну вот, пока мы знакомились, кончился наш тихий час. Идемте, я покажу вам детей.
Ирина Андреевна надела белый халат и вместе с Раисой Яковлевной поднялась по широкой деревянной лестнице из вестибюля на второй этаж.
Раиса Яковлевна остановилась около первой двери, приоткрыла ее и, показывая на ряды маленьких кроваток, сказала:
— Здесь наши малыши. Эти почти всегда спят. Покормятся, поболтают ножками и опять спать. Из этой группы мне трудно кого-либо рекомендовать. Они поступили недавно и имеют родственников. Идемте в среднюю, к ползункам.
В большой светлой комнате кровати стояли по стенам, а середину занимал большой квадратный стол с высокими бортами — манеж для ползунков, их прогулочная площадка.
Некоторые дети спокойно лежали в кроватках, другие сидели, или, держась за сетки, пытались становиться на ножки. Но самое интересное происходило в манеже.
Вот один малыш, лежа на спине, изо всех сил бьет свою щеку резиновой игрушкой. Другой лежит на животе и, приподнявшись на локтях, упорно смотрит на нее, незнакомую тетю. Ирина Андреевна мотнула головой, ласково улыбнулась малышу и была награждена ответной улыбкой беззубого рта.
Вдруг раздался отчаянный плач. Произошла авария. Двое следопытов ползли навстречу друг другу, возможно с самыми мирными намерениями, но, не рассчитав расстояния и скорости движения, стукнулись лбами и разревелись. Няня погладила одного, перенесла на кроватку другого, и мир был восстановлен.
Раиса Яковлевна останавливала внимание Ирины Андреевны только на тех детях, у которых не было ни родителей, ни близких родственников. Таких много, большинство. Дети разные — черноглазые и голубоглазые, веселые и грустные, озорные и спокойные. Ирине Андреевне не хотелось признаться, что пока ни один из них не привлек ее внимания. Она только спросила:
— У вас и постарше есть дети?
— Да, мы сейчас пойдем к старшим, — ответила Раиса Яковлевна.
Старшая группа! Ирина Андреевна, работая в школе, привыкла называть старшими учеников девятых и десятых классов. Мальчишки были выше ее ростом, говорили баском. А тут старшими оказались трехлетние малютки!
Дети одевались после дневного сна. Они сами надевали лифчики, штанишки, многие даже умели зашнуровать ботинки и только завязывать шнурки бежали к няне. С большим или меньшим успехом, но все застилали свои кроватки. И проделывалось это серьезно, с явным усердием.
Ирина Андреевна стала в сторонке, у окна. Раиса Яковлевна тихо, так, чтобы дети не могли услышать, сказала ей:
— Обратите внимание на девочку вон там, в самом углу. Она застегивает лифчик другой девчурке. Видите? Голубоглазая, с пышными волосами. Это Галя. Судьба ее трудная, как у всех наших детей, и девочка она нервная. Но очень способная, умная, хорошо поет, слух изумительный.
Галя сразу почувствовала, что о ней идет разговор. Она зарделась и спряталась за спину девочки, которой застегивала лифчик. А та, ничего не понимая, удивленно посмотрела на Галю, потом на незнакомую тетю. И тут Ирина Андреевна встретила взгляд больших темных грустных глаз. Быть может, эти
