Шарлотта ничего не говорила о себе, то можете быть уверены, она вообще не произносила ни слова. Поэтому за тот год, что они прожили вместе, у Марии сложилось весьма смутное представление о ее сердечных делах и прочих занятиях.
Однако Мария заметила, что дороги, по которым Шарлотта и мисс Боллсбридж шли по жизни, вопреки всем надеждам, не слились в одну, но некоторое время пролегали параллельно, чтобы потом резко разойтись. Шарлотта это тоже заметила. Однажды она постучала в дверь Марии и, войдя, опустилась на кровать столь тяжело, что иначе как глубоким унынием эту тяжесть объяснить было невозможно. Последовавший вздох только подтвердил подозрения.
— У нас проблемы, — сообщила Шарлотта, — у меня и мисс Боллсбридж.
— Какая жалость, — отозвалась Мария. Поразительно, но даже в самом пустом разговоре она была вынуждена произносить слова, не являвшиеся чистой правдой.
— Мы уже не понимаем друг друга, как прежде. Наши беседы, когда-то столь частые и насыщенные, свелись к загадочным встречам на бегу, во дворе, по дороге в столовую. Наши глаза почти не встречаются. Мы общаемся взглядами украдкой. Что ты об этом думаешь?
Она протянула Марии листок бумаги, вырванный из тетрадки. Мария прочла заголовок: «Вложить в сегодняшний взгляд» и подняла глаза на Шарлотту. Та смотрела на нее с искренней серьезностью. Вот что она написала:
1. Упрек, но не порицание.
2. Надежду, горькую и простодушную, но без нажима; возможно, с легким намеком на радость.
3. Любовь.
4. Сожаление (но не отчаяние), окрашенное верой в высшую справедливость судьбы, а также чреватое знанием о неосуществленных возможностях, в котором имплицитно содержится хрупкая надежда на то, что все еще можно поправить.
5. Ауру божественного веселья, которая своей неколебимостью весьма схожа с меланхолией, но базируется на осознании духовной общности, по силе своей превосходящей любое единение, возможное между индивидуумами, и которая, таким образом, содержит и излучает предчувствие подобной общности, хотя и признает с тихой печалью, что в нашем горьком опыте с мисс Боллсбридж это великое единение ощущалось лишь эпизодически. 6. Ergo, прощание, заряженное отзвуком приветствия.
Мария перечла пункты несколько раз и заметила:
— Неслабый взгляд получится. (Шарлотта кивнула.) А сколько времени обычно длится твой взгляд?
— Недолго. Несколько секунд. — Она забрала у Марии листок.
— Не хочешь сначала попробовать на мне?
— Спасибо, Мария, не хочу. Взгляды — очень интимный язык. На этом языке я должна говорить с ней и только с ней. С тобой — это все равно как с китайцем объясняться по-гречески.
Мария так и не узнала, произвел ли взгляд желаемый эффект, и потому решила, что затея провалилась. Впрочем, Шарлотта вскоре нашла новый объект для своей привязанности, парня по имени Филип, о котором мы упоминали выше в связи с маленьким размером его ушей. Их бурный роман длился почти год. Отношения между ними оставались исключительно платоническими, разве что время от времени, очумев от сексуального голода, они запирались в спальне, где гремели пружинами часами напролет, словно речь шла о жизни и смерти. Когда такое случалось и Мария была дома, она уходила к себе и читала книгу. Доносившиеся звуки казались ей отвратительными. В те времена, разумеется, дамам не дозволялось принимать джентльменов по ночам, отчего блудить приходилось днем, — замечательное правило, благодаря которому всем удавалось выспаться. Любовь Шарлотты к Филипу поначалу развивалась гладко, однако Мария ни секунды не верила в ее искренность. Спустя несколько месяцев начались сложности. Как обычно урывками, Мария уразумела следующее: до Шарлотты дошли слухи, что Филип на какой-то вечеринке в разговоре с кем-то отозвался о ней неуважительно; тот человек поделился информацией с другим человеком на другой вечеринке, а тот другой — с третьим на третьей вечеринке, где присутствовала Шарлотта. По мнению Марии, это лишь подтвердило порочность одной из догм Шарлотты, провозглашавшей никчемность любого суждения, если оно не достигало, неважно сколь кружным путем, ушей особы, о которой судили. В результате инцидента Шарлотта и Филип перестали разговаривать друг с другом. Естественно, общаться они продолжали, но лишь с помощью запутанной цепочки посредников, среди которых невольно оказалась и Мария. Роль посредника требовала от нее умения разбираться в нюансах эмоций, речи и толкований, нюансах тонких, как колбасная нарезка, что заставляло сомневаться в их состоятельности. Взять, к примеру, такой диалог.
— Он больше меня не любит. — Излюбленный зачин Шарлотты.
— Это неправда, — с тоской возражала Мария. — Всего пару часов назад он был здесь и говорил, что любит тебя.
— Да, но ты слышала, каким тоном он это сказал?
— Ничего особенного в его тоне я не заметила.
— А вот Джудит считает, что, судя по его тону, он сказал это только потому, что не успел придумать иной темы для беседы. А как тебе модуляции его голоса?
— Что?
— Ты разве не уловила сарказма в его голосе? Или если не сарказма, то по крайней мере намека на неуверенность? А если не намека на неуверенность, то уж во всяком случае половинчатого осознания того, что этими самыми словами он завуалированно признается самому себе в том, что вне контекста его речь не обладает истинностью, которую нельзя было бы оспорить хотя бы на скрытообъективном уровне?
— И Джудит все это заметила?
— Нет. Она сказала, что, по ее мнению, он любит меня. Но как она это сказала!
Джудит в последнее время продвинулась далеко вперед в списке подруг Шарлотты и теперь занимала первую верхнюю строчку. Одновременно Джудит пришла к выводу, что Мария ей совсем не нравится, особенно как личность. Она заявила, что понимание Марией человеческих контактов нельзя, при всей снисходительности, назвать иначе как примитивным. Понятно, что Мария узнала о выводах Джудит от Шарлотты. Сама Джудит была искушена в вышеупомянутых тонкостях, из которых она выплетала свои отношения с людьми и на которых держалась любовь Шарлотты к Филипу. Она улавливала интонацию, опровергавшую смысл слов, и взгляды, резонирующие с их значением.
— Ты его видела? — осведомлялась Шарлотта, стоило Джудит переступить порог.
— Да.
— И о чем он говорил? Мария прислушивалась.
— Ну, он сказал, что твое поведение в какой-то степени требует объяснения.
— Ах, так? В какой степени?
— Он думает, что ты подразумеваешь, будто он производит впечатление человека, который думает, что ты ему нагрубила.
— Он сказал, что я ему нагрубила?
— Ну, он дает понять, что ты ему имплицитно нагрубила.
— Как я могла быть имплицитно грубой, если любое стремление к большей эксплицитности само по себе оказалось бы за порогом чувствительности? Он имеет в виду, что если бы я сказала то, что он хотел от меня услышать, вместо того чтобы оставить невысказанным, он бы не знал, что ответить? Так он сказал?
— В общем, именно это он и пытался мне внушить.
Дела шли все хуже и хуже. Чудовищные попытки Шарлотты и Филипа сохранить хоть какую-то взаимную приязнь стали общей темой для разговоров.
— Я чувствую себя дешевкой, — объявила Шарлотта. — Моя любовь больше мне не принадлежит. О ней все говорят. Она превратилась в шоу.
— Как я тебя понимаю! — подхватила Джудит. — О да! Хуже ничего быть не может. Позавчера я беседовала об этом с Харриет в «Ягненке под флагом». «Бедная Чарли, — сказала я. — Ее чувства выставлены на всеобщее обозрение». И тут Джоанна, сидевшая за соседним столиком, подалась ко мне и
