французский фильм, который будут показывать только один вечер в кинотеатре на Уолтон-стрит. Они договорились пойти в кино вместе. Ронни был вне себя. Он не мог составить им компанию, потому что по стечению пакостных обстоятельств должен был присутствовать в качестве казначея на собрании Общества Кромптона, клуба для экзистенциалистов — любителей бриджа. Ему оставалось лишь сидеть и беспомощно наблюдать, как его лучший друг прямо у него на глазах кадрит девушку, которую сам он любит с тех пор, как познакомился с ней.
Мария и Найджел провели особенный вечер. Перед кино они встретились, чтобы выпить; по крайней мере, они зашли в то место, где подают алкогольные напитки, и выпили вместе. Мы говорим: «Пойдем выпьем!» — словно потребление алкоголя — главная цель встречи, а в чьем обществе пить, не суть важно, ибо мы стесняемся признать нашу потребность друг в друге. Иными словами, Мария и Найджел, встречаясь, чтобы выпить, на самом деле преследовали цель поговорить, а выпивка служила лишь непременным, но необязательным аккомпанементом. Из кафе они отправились в кино, а после кино — снова выпить или, точнее, снова поговорить, ибо, как ни странно, спустя три часа, проведенных вместе, они по-прежнему не желали расставаться. После вторичной посиделки в кафе они отправились к Найджелу выпить кофе. То есть в комнате Найджела они действительно пили кофе, но не это было главной причиной их уединения, потому что — согласен, это превосходит всякое правдоподобие, но факт остается фактом — после четырех часов общения они все еще не устали друг от друга. Приглашая человека в гости, мы говорим: «Зайдешь на чашечку кофе?» — словно признаться в зависимости от слабых стимуляторов менее страшно, чем в зависимости от человеческого общения. Ну не смешно ли. На кофейной стадии в отношениях Марии и Найджела произошли кое-какие перемены, и, когда поздно ночью Мария размышляла об этих переменах, объяснить их оказалось нелегко. Например, по дороге из кинотеатра в паб они двигались, взявшись за руки. А когда вышли из паба и направились к Найджелу, уже обнимали друг дружку за талию. Когда же, покинув комнату Найджела, прощались под безоблачным небом, их языки оказались во рту друг у друга. Кто-то назовет это прогрессом. Мария же не знала, как все это понимать.
Вот так у Марии и Найджела начался роман. Право, симптоматичное название для этого мутного процесса — продукт воображения, одним словом. Как долго их роман длился и много ли радостей принес, в такие подробности нам нет нужды вдаваться. Однако скажем несколько слов о времяпрепровождении, о способах заполнения любовного досуга, которым предавалась эта пара.
До знакомства с Найджелом Мария могла, положа руку на сердце, назвать удовольствием лишь две вещи — музыку и общество Сары. Найджел не любил музыку, и ему не нравилась Сара, потому обе радости вылетели в трубу.
С другой стороны, существовало немало занятий, которыми Найджел, не стесняясь, увлекался. Нас интересуют лишь три из них, ибо только в этих трех занятиях Марии дозволялось участвовать.
Во-первых, Найджел любил бывать в пабах, где он выпивал с друзьями, а теперь и с Марией. Вечерами он нередко брал ее с собой в «Королевский герб» или «Белую лошадь», где Мария, как правило, оказывалась единственной девушкой в кругу восьми-девяти парней — все друзья Найджела, все говорливые и жизнерадостные, туповатые и шумные, окутанные дымом и непонятные. Удовольствие, получаемое Марией от подобных развлечений, было скромным. Нельзя сказать, что друзья Найджела игнорировали ее, эта беда Марию миновала. И не то чтобы она на них обижалась, Марию было не просто обидеть, если вообще возможно. Нет, чувство, с которым она припоминала эти вечера, называлось недоумением. Дружба, связывавшая этих людей, принадлежала к той разновидности, какую Марии было нелегко постигнуть, хотя она и пыталась. Верно, она не очень понимала, что связывает ее и Сару, но по крайней мере тепло и взаимная поддержка открыто присутствовали в их отношениях. И эта открытость, которую они охотно выражали и с удовольствием наблюдали на лицах друг друга, придавала их дружбе несомненную ценность. Так думала Мария. Но откуда взяться теплу в мальчишеской агрессивности и с какой целью эти юнцы собирались, пили, перебрасывались шутками, обменивались тычками и смеялись? Вот что озадачивало Марию. Но не одна она недоумевала, глядя на друзей Найджела; куда сильнее, хотя ни за что бы не признались в этом, поражались они, глядя на Марию.
— Ну, ты в порядке? — спрашивали они. И шутили: — Не бери в голову, лучше выпей. Авось рассосется.
Мария всегда попадалась на эту шутку.
— Что рассосется? — неизменно интересовалась она и в ответ слышала оглушающий рев, ржание во всю глотку.
Когда Найджелу не хотелось вести Марию в паб, он брал ее с собой на вечеринки. Мария тащилась за ним — то ли из чувства долга, то ли потворствуя какой-то своей извращенной склонности, кто знает. Было бы натяжкой утверждать, будто на вечеринках ей нравилось. Напротив; и она сама это признавала. Трудно определить, что раздражало ее больше всего, причин для недовольства хватало. Например, жара. Мария одевалась потеплее перед выходом в холодную ночь, но, когда они с Найджелом приходили на вечеринку, в помещении оказывалось невыносимо жарко — несомненно, вследствие того обстоятельства, что комната была забита людьми до отказа. Кроме того, из-за тесноты Мария находила затруднительным двигаться, сидеть или стоять, не вступая при этом в контакт с другими людьми, контакт более тесный, чем ей хотелось бы. И разумеется, благодаря скоплению гостей в комнате было чрезвычайно шумно, потому, если у Марии возникало желание поговорить с кем-нибудь, что, не стану кривить душой, с ней иногда случалось, ей приходилось орать, дабы донести до слушателя свои соображения. Естественно, остальные гости тоже орали с целью донести свои соображения, а в некоторых случаях и желания. Было бы не удивительно, если бы какой-нибудь разумный человек, призвав ударом кулака по столу к вниманию, предложил прекратить орать и начать говорить, дабы нужда в повышенном тоне отпала сама собой. Но такой человек пошел бы по ложному пути, ибо он не учел музыку, невероятно громкую музыку, понуждавшую публику танцевать. Или, скорее, топтаться на месте, поскольку свободу движений сковывала необходимость не пролить на пол слишком много выпивки, не отдавить ноги партнеру и не грохнуться на батарею бутылок или на других танцующих.
Итак, Мария с трудом могла не только двигаться, сидеть или стоять, но и разговаривать. Но даже если ей удавалось переговорить с кем-нибудь, беседа часто разочаровывала, ибо откуда взяться интересной беседе, если все гости, парни и девушки, нередко напивались вдрызг вскоре после начала вечеринки, а иногда и загодя. Мария тоже напивалась вдрызг, а что ей еще оставалось? Но, как ни странно, пьяная в дым Мария сохраняла остатки рассудительности, не уступавшие, а возможно, и превосходившие рассудительность иных трезвых людей. Выпивка, похоже, не сказывалась на ее способности мыслить. И совсем не смешно, когда, настроившись на содержательную беседу, слышишь в ответ только бормотание, громкую отрыжку, хриплый раскатистый гогот либо косноязычное выражение сексуального желания. На подобных сборищах Мария часто оказывалась объектом сексуального желания. Порою Мария спрашивала себя: неужели она — единственная из присутствующих, кто не одержим целью достичь коитуса с первым же попавшимся партнером и при первой же подвернувшейся возможности, что зачастую означает «прямо здесь и прямо сейчас»? Ошибочно полагать, что Найджел служил ей опорой в этих ситуациях; он и не думал с ней разговаривать и не оставался рядом с ней, но с первых же минут исчезал в толпе и принимался ухаживать за какой-нибудь девушкой, привлекшей его блуждающее внимание. Марии же приходилось стоять и смотреть — в одиночестве, но в гуще людей; отчужденной, но зажатой в тиски; тщетно желающей повеселиться на свой спокойный лад и окруженной — как ей пытались внушить — со всех сторон весельем. Однако ни малейших признаков радости на искаженных усталостью лицах, мелькавших вокруг, Мария не наблюдала — только следы злобного разочарования, от которого она в награду и в наказание была таинственным образом избавлена.
Полагаю, о вечеринках сказано достаточно. Третьим из развлечений, которыми Найджел радовал Марию, был секс. Мы могли бы утверждать, что соучастие или по крайней мере присутствие Марии являлось скорее необходимым, чем дополнительным условием для удовольствия Найджела.
Но это не совсем так. На месте Марии могла оказаться любая другая женщина, а не найдись таковой, Найджел удовлетворил бы свои нужды и без посторонней помощи — в конце концов, пара рук всегда была при нем. Ему потребовалось не менее двух недель, чтобы уложить Марию в свою постель и получить доступ к ее постели, но стоило прецеденту случиться, как протяженность сексуального интервала начала сокращаться, покуда событие целиком не стало занимать минуту-две, а в чрезвычайных обстоятельствах и несколько секунд. В подробностях, полагаю, нет никакой надобности. К чему описывать лапанье,
