драмы косвенно влияли как на отношения внутри правления МРФО, так и на издательскую программу 'Пути'. Здесь мы видим редкий пример того, как драма 'незаконной любви' была превращена в источник творчества и на протяжении многих лет питавший своей энергией целое религиозно-философское и общественное движение, большинство участников которого вряд ли до конца это понимало.
Не будь М.К.Морозовой, женщины одаренной поразительной культурной интуицией, самоотверженной готовностью отдавать огромные материальные средства и собственную энергию на служение духовному и культурному созиданию, не обладай она даром душевной мудрости, благодаря которой ей удавалось соединять и примирять в своей гостиной традиционных противников, русская философия, литература, музыка, живопись серебряного века не досчитались бы многих творений первой величины. Отказавшись даже от надежды соединить свою жизнь перед Богом с жизнью возлюбленного 'и увидеть дитя, в котором чудесным образом соединились бы черты' их обоих, М.Морозова оставалась уверена в историческом предназначении этой любви. Она осуществилась в созданной ее энергией питательной среде, где накануне российской катастрофы выросло, пожалуй, самое 'беспочвенное' из исторических явлений начала ХХ века — 'Русское религиозное возрождение'.
Уже при первой попытке сформулировать цели и программу только что организованного книгоиздательства 'Путь' (в форме редакционного предисловия к сборнику статей 'О Вл. Соловьеве') возник острый идейный конфликт между Е.Н.Трубецким и его коллегами на почве различного понимания ими национальных особенностей русской философии. Проект предисловия, составленный С.Булгаковым[72] и одобренный остальными членами редакционного комитета, был решительно (телеграммой) отвергнут Трубецким, находившимся в это время в Италии. В личных письмах к М.Морозовой он категорически отказывается участвовать в сборнике, если текст предисловия не будет изменен: 'Предисловие Булгакова ужасно. Безвкусный шовинизм с допотопным старославянофильским жаргоном, при том крайне размазан и бездарен' (25). В последующих письмах к Морозовой (26, 29, 30) он в самых резких выражениях отвергает 'неославянофильство' Булгакова, Бердяева и Эрна, считая его притворным, и в весьма ярком и эмоциональном стиле доказывает историческую несостоятельность этой идейной позиции на фоне деградации российской государственности. Опираясь на безоговорочное согласие М.Морозовой, он добивается публикации нейтрального предисловия, не содержащего никакой общей религиозно-политической платформы. Но идейный конфликт на этом не заканчивается. В своих устных и письменных выступлениях Е.Трубецкой остается решительным противником 'православного славянофильства' своих коллег по издательству и на одном из открытых заседаний МРФО публично отмежевывается от их позиции. Он отвергает все расхожие сентиментально- патриотические рассуждения о 'Народе-Богоносце' как кощунственные в устах христианина (35, 67), справедливо полагая, что о 'миссии России' не говорить теперь нужно (слишком много было раньше хвастовства и невыносимых обещаний), а надо делать дела, свидетельствующие об этой миссии. А то опять наобещаем 'русское' царство Божие, а во исполнение дадим труды Владимира Францевича Эрна, — по- немецки педантичное и непримиримое 'всеславянство' (25).
При подготовке к печати третьего 'путейского' сборника философских статей Е.Трубецкой столь же резко критически отозвался как на идею 'философии свободы', впервые высказанную Бердяевым и ставшую для него магистральной, так и на первое выступление С.Булгакова о Софии—Премудрости Божией, образовавшей с тех пор ядро его философии и богословия: 'Читая статью Булгакова 'О природе науки', я убедился, что свои опаснее чужих. Ни Гессен, ни Яковенко, ни Фохт никогда мистики не скомпрометируют и не смешают ее со всяким сором, потому что вовсе ею не интересуются. Булгаков, наоборот, в этой статье этим занимается специально, смешивает в одну кучу хозяйство, науку и Софию и превращает все это вместе в ужасного вкуса окрошку. Они с Бердяевым еще могут быть полезны в темах религиозных и культурных, но в философии такая статья или бердяевская 'Свобода от философии' — вредны. <… /> Такой мистицизм опаснее всякого рационализма и против него нужно бороться' (67). В результате из-за идейных разногласий авторов сборник так и не увидел света.
Удрученный фатальностью русской истории, историософской слепотой интеллигенции и своим идейным одиночеством, Трубецкой в письмах из Италии 1911 года достигает поистине пророческих высот, предсказывая грядущую революционную катастрофу, 'когда правые будут сметены левыми, эти покажут нам ужасы, неизмеримо большие, и мы, т.е. культурная середина, опять и всегда <будем /> гонимы' (17).'Жду не добра, а настоящей сатанинской оргии от будущей революции. Обе борющиеся стороны будут попирать ногами Россию <… /> Разгром всего прекрасного, всего не дикого, что содержит какой-либо зачаток культуры, теперь уже неизбежен' (22). В письмах к М. Морозовой Евг. Трубецкой острее всего выражает скепсис в отношении возможности реализовать соловьевские идеи 'всемирной теократии', духовного и политического обновления России и всего христианского мира на основе православно- католического синтеза.
Исследуя проекции личных судеб главнейших представителей религиозно-философского возрождения, на сферу их внешней деятельности, нельзя не отметить одну экзистенциальную параллель. — Две женщины одной эпохи, Ядвига Фридрих и Маргарита Морозова, поклонницы Р.Вагнера, представительницы одна немецкой, а другая русской интелектуальной элиты, движимые пафосом духовного просветительства России, бескорыстно вкладывают большие финансовые средства в два российских религиозно-философских издательских предприятия, «Мусагет» и «Путь». Обе при этом прикровенно стремятся достичь личных целей — приблизить к себе своих возлюбленных, обеим это не удается.
В.В.Розанов и 'Путь'
Несмотря на эти разногласия 'путейцев' объединяла большая осторожность по отношению к 'внешним', к тем, кого они считали 'декадентами' и 'неправославными'. После того, как Вяч. Иванов опубликовал статью в 'путейском' сборнике 'О Вл. Соловьеве', Трубецкой в письме к Морозовой заклинает ее не пускать в 'Путь' Вяч. Иванова, Мережковского, Философова[73]. К Розанову из-за его скандализировавших публику выступлений по 'вопросу пола', по 'еврейскому вопросу', а также книг о христианстве и Церкви отношение было особенно осторожное. Булгаков в письмах к Розанову неоднократно отказывает ему в участии в путейских изданиях[74] , несмотря на его просьбы и публичные хвалебные отзывы о деятельности 'Пути'[75]. Так в связи с нехваткой авторов для участия в готовящемся сборнике статей о Л.Толстом он писал: 'Я возбуждал с горя вопрос о Розанове, но Маргарита Кирилловна решительно против, а я не настаиваю, потому что и сам сомневаюсь' (45). Не принимая розановской концепции 'пола в христианстве' Булгаков с горькой иронией писал Глинке: 'Отец Павел Флоренский был недавно, вызывался (конфиденциально!) свояченицей Розанова для его ободрения ввиду острого маразма, в который он впал, дойдя, очевидно, до крайней точки по линии пола' (61). Однако после выступлений В.Розанова в связи с 'делом Бейлиса' и высказанной им по меньшей мере фантастической концепции 'еврейства'.[76] Булгаков пишет: 'Читали ли Вы новые книги Розанова по еврейскому вопросу? Если отделить фельетонное и кошмарно-легкомысленное, то остается все-таки очень серьезный остаток, который лежит у меня на душе еще не освоенным'. Публикуемое письмо этого периода В.Розанова Д.Мережковскому показывает возможные причины подобной амбивалентности.
Притяжение Италии (1911—1913)
С 90-х годов прошлого века до начала Первой мировой войны в Италии побывало большинство русских философов и литераторов 'серебряного века'. Ни для кого из них это путешествие не прошло бесследно. Н.А.Бердяев по его собственному признанию пережил Италию 'сильно и остро'. Зима 1911-12, проведенная во Флоренции, Риме и Ассизи, стала для него периодом Стурм унд Дранг, реакцией 'против московской православной среды'. 'Минуты большой радости' от погружения в атмосферу флорентийского Раннего Возрождения, вдохновили его к написанию книги 'Смысл творчества'[77]. Под грузом проблем российской жизни, неуклонно катящейся к катастрофе, пытаясь преодолеть творческий и семейный кризис, он снова и снова стремился в Италию: 'Надеюсь, что в Италии не будет тоски, тоска от тоски по Италии… Мысль об Италии меня очень приподнимает. Мы очень там обогатимся'[78].
Князь Евгений Трубецкой, работавший тогда над книгой 'Миросозерцание Вл. Соловьева', приезжал сюда, надеясь отыскать в ватиканских архивах неопубликованные произведения Вл.Соловьева. Здесь он познакомился с Аурелио Пальмьери, пионером католического экуменизма и выдающимся знатоком русской культуры и православия; вступил в контакты со сторонниками 'католического модернизма', близкого по
