Единственное утешение, что ее дети и внуки были не лучше. Он подумал о Кэтрин, сестре жены, о Пате, младшем сыне Артура, о бедной Сеси, которая в далекой Африке старалась изгнать демонов богатства Баннермэнов среди голодающих угандийцев. И откашлялся.
– Как я сказал… -Его голос раскатился громом, голос юриста, которым он в молодости пробуждал даже самых сонных присяжных. – Он снова откашлялся и приглушил его до более естественного тона, прежде, чем она успела напомнить ему, что не глухая. По правде говоря, она не страдала ни от каких старческих недомоганий, что весьма раздражало де Витта, поскольку он сам был немало им подвержен, хоть и был на двадцать лет младше. -…Как я сказал, думаю, нам придется смириться с неизбежным. -С м и р и т ь с я? О чем ты говоришь? Нам угрожает позорный скандал. Я спрашивала, что нужно сделать, чтобы его предотвратить. -Я как раз об этом, Элинор. Не думаю, что мы с м о ж е м его предотвратить. К тому времени, когда меня уже вызвали, бедный Артур был уже мертв. -Тогда зачем ты позвонил в больницу? -Я не знал, что он мертв. Мне сказали только, что у него сердечный приступ. В конце концов, он мог быть и жив… -Тебе следовало поехать туда самому. -Я не врач. Первой моей мыслью было оказать ему помощь. Когда я приехал на квартиру, полиция и 'скорая' были уже там. Конечно, когда полицейские услышали фамилию, они набежали целым стадом – был даже инспектор. Им не составило особого труда понять, что Артур умер час или два назад. -Но разве ты не способен был управиться с ними? Когда дядя Джон умер в Гарвард-Клубе, мой муж позвонил мэру Ла Гуардиа и сказал: 'Джон Алдон отошел во сне'. И мэр приказал полицейским так и записать. Нужно быть твердым с этими людьми.
Де Витт зашарил по карманам, затем осознал это и остановился. Он жаждал закурить сигару, но в присутствии Элинор это было исключено. В Кайаве сигары допускались только после обеда, когда Элинор и другие дамы семьи, если присутствовали, оставляли мужчин выпить бренди. Де Витт помнил смерть дяди Джона даже слишком хорошо. Джон ушел от жены после жестокой ссоры и снял комнату в Гарвард-Клубе, где напился в баре до одурения, а потом поднялся в номер и уснул в ванне, оставив открытым кран с горячей водой. К несчастью, кипяток был слишком крутым из-за беспечности истопника, и Джон Алдон просто сварился.
– Богатство больше не вызывает надлежащего уважения, – мягко сказал он. – Кроме того, были и другие…деликатные… проблемы. Видите ли, Артур был одет п о с л е того, как умер. Полиция не могла не заметить это, когда осматривала тело.
Он сделал паузу. Казалось, не было необходимости говорить Элинор, что трусы на Артуре были задом наперед, а пуговицы на рубашке застегнуты неправильно. Инспектор, крепкий мужчина с лицом боксера и пронзительными глазами детектива сообщил это, когда они вышли в ванную, дымя сигарой, которую де Витт ему предложил. 'Вам никогда не удастся это скрыть', – прошептал он. – 'Здесь эти молодые копы. Они захотят увидеть свои имена во всех этих траханых газетах. И еще два этих типа из 'скорой' – они тоже не заткнутся. Побегут продавать эту историю в' Нью-Йорк Пост', как только отвезут проклятый труп в морг'. – Он стряхнул пепел с сигары в унитаз.– 'Бедняга, думал, что кончает, да кончился сам'.
К счастью, Элинор Баннермэн не спрашивала о деталях. Подобно адвокату, она понимала, что не нужно задавать вопросы, если не уверена, что тебе понравится ответ. -Мы можем скрыть это от прессы? -Честно говоря, вряд ли. Завтра у газетчиков будет урожайный день. 'Любовное гнездышко миллиардера'. И тому подобное. И боюсь, все это только начало. Кто-нибудь додумается спросить, можно ли было спасти Артура, если бы девушка сразу позвонила в' скорую'. -А почему она н е позвонила? -Запаниковала. Она очень молода. Артур – прости меня, Элинор, умер в ее постели. Или, возможно, умирал. Она попыталась скрыть то, что случилось – перенесла его в гостиную и натянула на него одежду. Возможно, она думала о его репутации. -Или о своей. Она будет откровенничать с прессой? -Нет, в этом я уверен. – На миг Кортланд де Витт поднялся на цыпочки, разминая мускулы. Несмотря на жар от камина – Элинор Баннермэн ненавидела холодные комнаты, его бил озноб. Он заставил себя продолжать. – Есть более серьезная проблема, – сказал он, собирая все свое мужество. -Более серьезная, чем то, что мой сын умер в постели какой-то шлюшки? Что е щ е у тебя на уме?
Де Витт уставился на ковер перед собой, словно старался запомнить орнамент. Он чувствовал, как отвага, если она и была, быстро испаряется. -Ну, она не совсем шлюха, Элинор… – осторожно произнес он, вытащив руки из карманов и потирая их.
Брови Элинор были маленькими произведениями искусства, выщипанные и уложенные в две изящные тонкие дуги. Они словно были нарисованы старыми мастерами, настолько мало они напоминали обычные человеческие брови. Элинор осторожно приподняла их. Она явно не собиралась помогать ему выкрутиться.
Де Витт попытался выдержать ее взгляд, но не преуспел. Он посмотрел на гобелен, который Кир Баннемэн перекупил у Фрика, фламандский шедевр пятнадцатого века, изображавший изгнание из Эдемского сада, затем снова на Элинор. Выражение лица его тещи казалось, в точности отражало лицо ангела с огненным мечом. -Дело в том, – выговорил он, наконец,– что девушка утверждает, будто они были женаты.
Часть первая
Первый камень
Глава 1
Наконец она осталась одна. Собственная квартира в Нью-Йорке когда-то была для нее одним из самых блистательных и недостижимых мечтаний. Сегодня она казалась холодной и враждебной, как чужая.
Ее никогда не грабили, хотя квартирные взломы были главной темой разговоров ее соседей, здесь был Вест-Сайд Манхэттэна, в конце концов, поэтому она знала множество людей, которых грабили, и большинство из низ рассказывали, что переживали своего рода эмоциональное изнасилование, обнаружив, что в их квартире кто-то рылся. Место, где ты считал себя в безопасности, согласно утверждали они, таким больше не было, и ты никогда не сочтешь его безопасным снова.
Теперь Элизабет Александра Уолден очень хорошо понимала это чувство, хотя все ее имущество было на месте. Неистребимая сигарная вонь держалась в воздухе, мебель сдвинута, ковер испещряли следы, полупустой кофейник стоял на антикварном китайском лакированном столике, где, конечно, останется пятно, и обрывки скомканных упаковок от полароидной пленки валялись на полу. Везде, где она видела, пепельницы были не просто полны, но переполнены.
Она спросила себя, почувствует ли себя лучше, если приберется, решила, что нет, затем все равно принялась это делать, в точности так, как ожидала бы от нее мать. Горожане могут позволить себе роскошь предаваться скорби, но фермеры держат свои чувства в узде и скрывают их от чужих взглядов.
Она усвоила это с четырех лет, когда упала и разбила коленки. Отец поднял ее, вытер слезы и торжественно сказал: 'Дочери фермеров не плачут, Лиззи'. Она знала, что он в этом уверен – ее отец
