Доктор аккуратно сложил жену на землю, что-то бормоча, вошел в домик и вышел оттуда увешанный детьми. В руках он держал малышку Анжи, на шее сидела, потирая глазки Ая, за штанину держался хмурый и перепуганный со сна Девон.
- Что случилось? - зевнула Ая, - Я так хорошо спала…
- Я после объясню, хорошо, детка? - отозвался доктор, полностью поглощенный укачиванием Анжи. Малышка быстро успокоилась.
- А что с мамой? - вглядывался в темноту поляны Девон.
- Она спит. Можешь ее разбудить, - улыбнулся доктор.
Ая тут же попросила снять ее с шеи. Дети босиком по траве побежали будить маму.
- Вы, мерзкие потроха. Хитрые скотины! Вот вы чего добивались! - Хельга выскочила из дома разъяренной фурией, за ней следовали ее дети.
- Не выражайся, солнышко, тут дети! - примирительно сказал доктор.
- Ну, ты, ван Чех, и сволочь! - злилась Хельга, она угрожающе шла на него, стиснув кулаки.
- Что ты взвилась? - ван Чех отступал, ища поддержки.
Виктор почему-то медлил, наблюдая, как поднимается с травы Бри и обнимает детей. Я все еще не понимала, что происходит. Шевелилось осознание того, что доктора в очередной раз будут убивать, но что с этим делать, и надо ли что-то делать, я не знала.
Вдруг на руках Хельги повисли ее дети.
- Мама, Мамочка…
Хельга остановилась в ступоре. Она понимала, что ее удерживают. Обратив взгляд вниз, она увидела детей. Она долго смотрела вниз, дети плакали, обнимали ее. Застыв, Хельга смотрела, не моргая вниз. Ван Чех поспешил ретироваться с Анжи на руках, он теперь сидел в кругу семьи и был счастлив.
Виктор сел рядом со мной, сглотнул, в глаза его стояла мука и слезы.
- Как ты? - спросил он.
- Я не понимаю, что происходит, - тихо ответила я, - Когда все это кончится?
- Надеюсь, что скоро, милая.
- Спать хочу, - констатировала я, - У тебя на плече…
- Не надо, Брижит, не сейчас, - Виктор провел дрожащими пальцами по лицу.
Хельга вздрогнула, залилась слезами и принялась обнимать детей.
- А я вот думаю, как мы таким табором поместимся в машину? - задумчиво подал голос доктор, - Бри, вы где машину оставили?
- Без понятия, - пожала плечами Британия.
- Отлично, и что делать будем? - недовольно проворчал ван Чех.
- Можно, отвезти нас партиями, - предложила я, - Сначала Бри с детьми, потом все остальные.
- Я без своих не поеду, - рыдала Хельга.
- Ну, в тесноте да не в обиде, - с сомнением сказал Ван Чех, прикидывая, как все-таки тесно будет всем.
- Можно, отвезти сначала Хельгу с детьми, потом меня, а потом уже Бри с Виктором, - предложила Британия.
- Поместимся, - махнул рукой ван Чех,- Дети мелкие, а капризных положим в багажник, - ответил доктор на гримасу Девона, который не хотел ехать в тесноте.
Всем 'табором', как изволил выразиться доктор, мы пошли через лес к дороге. Дети отчаянно зевали, но мужественно преодолели шесть километров пешком.
Британия, Хельга, дети загрузились в машину, и ван Чех увез их в город. Мы с Виктором сели на траву и долго молчали. Говорить вроде как было не о чем. Сейчас лучше слов могли сказать только прикосновения. Все и так было понятно.
- ЧуднАя выдалась ночка, - наконец подал голос Виктор.
- Да… - Я откинулась на траву и прикрыла глаза. Почти сразу провалилась в сон. Во сне мне чудилось, как капают капли с сырого потолка на каменный пол, как вздыхает узник и бормочет себе под нос, что там, наверное, будет не так скучно и пора все это кончать. Были слышны шаги, робкие, тихие, легкие шаги по каменному полу и женский шепот, просящий быть с ней как можно дольше, потому что, только ради него стоило бы сойти с ума. Ей жаль Алекса, ведь она любит его до сих пор, она понимает, что убийца получился поневоле. Но этот убийца так дорог стал ее сердцу. Ее ничего больше не держит, она готова уйти в безумие полностью, только чтобы быть рядом с ним, остальное уже мало увлекает ее. Власть это игрушка для слабаков, таких как Альберт, а ей нужно, чтобы ее просто любили, впервые в жизни.
Узник все еще не уверен, он молчалив и строг, но вдруг смягчается и одной лишь интонацией, не говоря ничего существенного, дает понять, что жертва ее и не жертва вовсе. Он не хотел, чтобы Пограничье выбирало его, но раз изменить ничего нельзя он пойдет в него. Она поможет ему освоиться, он смирится с тем, что не увидит больше этого мира, зато откроются другие возможности. Так как там, ему нигде не было интересно. В сущности, все скучно, кроме ее речей и глаз, кроме видений Пограничья и его мыслей, остальное суета… но она должна открыть клетку.
Она медлит, боится, потому что он как птица, слишком вольный. Вот-вот улетит, убежит, растворится… А что останется ей? Очередные черепки разбитых надежд и крепнущие опасения. Ей проще будет сравнять с землей этот город и все окружающее на мили вокруг, чем потерять его.
Он пытается ее успокоить. Она не верит, но открывает замок. Узник аккуратно спускается, разминая затекшие ноги и руки, и тут же вцепляется в нее мертвой хваткой, и она точно так же цепляется за него. Обоим больно, больно и сладко, до крика, до ужаса, который заставляет их седеть, до восторга, который возносит и заставляет парить. Они жадны и ненасытны, и эта жажда, и этот голод продлятся еще очень долго. Они вспыхнули и прогорят, но не будут тлеть.
А теперь пора все заканчивать, близится рассвет. Время ночью идет медленно, но рассвет всегда внезапен. Чтобы не навредить Пограничью и его жителям, сейчас или никогда: пока он готов - кто знает, может, он передумает к завтрашнему вечеру.
Как его увести? Никто не знает…
Бывший узник встает посреди темницы и разводит руки, воздевая их в немой просьбе. Она все еще вцепилась в его левую руку, но это даже помогает.
- П-пограничье, так? Так ведь тебя зовут?! Я согласен, хорошо. Идем домой, идем. Нам нечего делить с тобой, оставь в покое это пространство, пойдем туда откуда пришли.
Он говорит неуверенно, заискивая, боится. Но все вокруг клокочет и трепещет, все радостно дергается и чуть ли не скачет и не пляшет от радости. Оно и само не прочь уйти отсюда: слишком много солнца, слишком много чужого.
Темница принимает очертания кабинета: столы, стулья… На одном из столов огромный заварочный чайник в виде клубники, на другом столе открытая бутыль коньяку и не нарезанный лимон, а на стене просто серая застывшая масса, вместо бывшего некогда там портрета.
- Мне сюда? - спрашивает бывший узник. Картина колышется, как шторы под легким ветерком.
Он шагает вперед, она шагает за ним следом, бледная от собственной решительности, окончательно безумная в своей странной любви.
Все вокруг закрутилось. Небольшое торнадо разрасталось, смело все бумаги, смяло шкафы, словно те были просто спичечными коробками. Гигантская мясорубка жестоко и неумолимо отделяла Пограничье от нашего мира. Мясорубка росла и скоро захватила город. Все кружилось, что-то попадало в нее, и было нещадно засосано, что-то перемалывалось, перестраивалось и оставалось здесь в неизменном своем виде.
- Брижит! - Я услышала крик Виктора и проснулась. По сути-то я не спала. Мясорубка добралась до нас. Ветер усиливался.
- Держимся за деревья! - командовал Виктор. Пока еще было можно, мы подползли к двум росшим рядом соснам, уцепились за них руками и ногами.
Когда ветер достиг своего максимума, мне показалось, что с меня целиком снимают кожу, каленым тупым ножом. Но по сравнению с тем, что я видела на примере Виктора, мои ощущения были детской забавой.
Виктор совершенно стерся, превратился в бесформенную темную массу, рябил, дергался, его то и дело
