Тост.
— Собачий музей? — переспрашивает он и явно прикидывает, не разыгрываю ли я его. — Для разных пород?
— Наверное, — отвечаю я. — Это будет музей, где собаки смогут наслаждаться жизнью. Там будут сообщающиеся вольеры, а в некоторых будут жить белки, за которыми собаки смогут охотиться. А еще там будет галерея запахов.
Тост.
Он поведал мне, что лишь на днях приехал в Нью-Йорк из Л. А. [23] и, пока не найдет квартиру, будет жить у своей сестры. Я рассказала, что живу в старой квартире Софи, в огромном старом здании, получившем название «Дракония» из-за своих горгулий. Почти каждый жилец знает кого-нибудь из прежних обитателей. Роберт тоже знал там кое-кого, только не мог вспомнить, кого именно.
Тост.
Могу ли я прервать отпуск ради него? Могу и хочу.
Отец Софи встает и подходит к микрофону, чтобы в соответствии со своим привилегированным положением произнести последний тост. Он зачитывает стихи:
Софи покачивает головой. Макс пытается одарить своего тестя улыбкой. Роберт наклоняется ко мне и шепчет:
Макс и Софи обходят столики, беседуют с гостями. И именно в тот момент, когда мы с Робертом можем поговорить, не опасаясь, что нас перебьют, возле нас появляется изящная статуэтка в плиссированном платье.
— Джейн, — говорит Роберт, — это Аполинер.
Мне хочется сказать: «Называйте меня Афродитой», но я вовремя догадываюсь, что он не шутит.
— Садись, пожалуйста, — приглашает он ее, кивнув на стул возле меня. Но она грациозно опускается рядом с ним, словно заполняя подобающую ей нишу и тем самым заставляя его повернуться ко мне спиной. Я начинаю понимать, что я — не единственная бабочка, чьи крылышки трепещут в присутствии его тычинок.
Когда она исчезает, Роберт рассказывает мне, что она сочиняет музыку для кино и даже была выдвинута на «Оскара». Я думаю о своей собственной премии — шуточной награде за худшее из двенадцати изображений мистера Индюка.
— Мне нравится ее тога, — замечаю я.
Мы все говорим и говорим, и наконец Роберт обращается ко всем сидящим за столом, напомнив, что пора подготовить машину для свадебной поездки молодоженов.
Моросит дождь. Роберт извлекает из кустов две большие сумки и ведет нас к машине Макса.
Мейвис рисует на стеклах машины улыбающиеся рожицы.
— Очень смешно, — говорит по-французски ее муж, глядя на эти рисунки.
Роберт накачивает шину.
Когда мы удаляемся со стоянки, он говорит: «Почти уверен, что это его машина».
В доме Софи сообщает, что она стрельнула сигарету, и мы отправляемся во внутренний дворик. Столы и стулья намокли, но нам удается так раскинуть ее платье, что она касается сиденья только трусиками, а ее широкая юбка покрывает не только спинку стула, но и огромное пространство вокруг. Софи напоминает мне лебедя.
Нам так много хочется сказать друг другу, что лучше уж помолчать. Сигарета, наверное, уже в сотый раз переходит от меня к ней и обратно, когда с криком «Вас все ищут!» прибегают маленькие племянник и племянница Софи.
Софи вручает мне сигарету и, поднявшись, произносит: «Проследи за Робертом!» Прежде чем я успеваю спросить зачем, дети утаскивают ее в дом.
Там уже кто-то выкликает: «Незамужние женщины! Девицы!» Большинство друзей Макса и Софи одиноки, и возле лестницы собирается большая толпа. Я вливаюсь в нее, впервые приняв участие в брачной церемонии в таком качестве. Софи появляется на верхней ступеньке. При виде меня она делает большие глаза, бросает мне букет, и я ловлю его.
Затем — поцелуи, рассыпание риса, и молодожены на две недели мчатся в Италию.
Мне пора уходить и надо бы попрощаться с Робертом, но он как раз занят разговором с Аполинер. Я ловлю его взгляд, машу ему рукой. Он извиняется и подходит ко мне.
— Вы покидаете нас? — спрашивает он.
И провожает меня до дверей, а затем — по тропе к парковке. В эту минуту дождь прекращается, хоть небо все еще в тучах и с деревьев падают капли.
— Вот моя машина, — говорю я, показывая на драндулет-доходягу с таким количеством царапин и вмятин, словно он побывал во множестве сражений.
Роберт стоит у правой дверцы и явно чего-то ждет, поэтому я говорю:
— Я бы пригласила вас, но у меня в машине ужасный бардак.
Передние сиденья покрыты старыми мокрыми полотенцами, потому что брезентовый верх протекает, а пол усыпан обертками от расфасованных закусок после доброй дюжины дальних поездок.
Я сообщила ему, что мусор и тряпье отпугивают воров, ну а если и отбросы их не остановят, то это сделает запах шерсти мокрого пуделя.
— У вас есть пудель? — спрашивает он.
— Да, — говорю я. — Вернее, пуделиха. Изабель.
Оказывается, в детстве у него были пудели и он очень любит эту породу. Кажется, я нашла единственного в мире человека, который любит пуделей.
Роберт сообщает, что у него живет кошка.
— Кошка? — переспросила я. — Это зачем же?
— Я люблю ее, — сказал он. — Она ужасная домоседка.
И тут хлынул ливень. Сначала я подумала, что капает с деревьев, но это был самый настоящий дождь — стена воды. Роберт натянул себе на голову пиджак, подбежал ко мне, поцеловал в щеку и стремглав ринулся в особняк — скорее всего, под распростертые крылья Аполинер.
Я уселась на мокрые тряпки и постаралась сама не чувствовать себя мокрой тряпкой.
Потом Роберт постучал в окошко. Я опустила стекло. Он спросил: «Можно вам позвонить?» Я ответила: «Конечно», да так быстро, что мой голос перекрыл конец его фразы: «…насчет Драконий».
— Конечно, — сказал я снова, притворяясь, будто говорю это в первый раз. — Моя фамилия есть в телефонной книге. Розеналь.
— Розе н'Аль, Розе н'Аль, Розе н'Аль, — проговорил он быстро и исчез.
