- И этого не надо, – спокойно ответил Гурьев. – Мы друзья, а между друзьями никаких счётов быть не должно. И не будет. Но ты не забывай всё же, что я – наставник, поэтому буду наставлять. Иногда. Так что ты о Маннергейме хотел спросить?
- Это я тебя хотел спросить.
- Ах, да, – Гурьев изобразил на лице смущённую улыбку. – Я попросил Густава Карловича держать для нас несколько окошек на границе. Нам, как я понимаю, придётся кое-каких людей отсюда отправлять – всех мы всё равно никогда не прикроем.
- Нет, – Городецкий опустил голову. – Всех – никогда.
- Вот. А кроме того, нам для нашего проекта потребуются люди с образованием, которое в родных палестинах по целому ряду причин получить просто невозможно. Так?
- Так, так! Слушай, а как же ты к нему попал?!
- Это, брат Варяг, службишка, не служба. Труден только первый шаг. Ну, первые несколько. А потом… – он махнул рукой. – Потом всё гораздо проще. Не только попал, но и был со всем вниманием выслушан. И даже, можно сказать, обласкан всячески. Всё-таки Густав Карлович – генерал-лейтенант русской службы, а старая присяга не ржавеет. Зануда он, конечно, необыкновенный. Но – наш человек. Наш. До мозга костей наш.
- Ого.
- Да-с. Так-с, товарищ Городецкий.
- И как тебе путешествие? И Гельсингфорса в Москву? Ты границу-то как перешёл?
- Как есть, так и перешёл, – Гурьев усмехнулся, дёрнул головой. – Подраспустили вы народ, товарищи большевики. И в смысле, и в смысле. Пограничники, лицо державы – оборванцы какие-то в обмотках, смотреть противно. И глядят волками: у-у-у, морда белогвардейская! Чего надо?!
- А ты?
- А что – я? Вызвал караульного сержанта, провёл краткую боевую учёбу. Ничего пока непоправимого нет, так я тебе скажу, Варяг. Всё ещё может получиться. Вот такое моё краткое резюме из радищевского путешествия. Обыдленность, конечно же, некоторая имеет место, но это – тоже поправимо. Пока – поправимо. Игорь Валентинович!
- Слушаю, – выскочил, будто только того и ждал, Глазунов.
- Вы там иконостас, что я просил, подготовили?
- Так точно, Яков Кириллович.
- Тогда проводите, – Гурьев вырос из кресла.
Они перешли в другую комнату, где шторы были плотно задраены, горел яркий электрический свет, и на трёх огромных подставках-козлах под холсты были аккуратно пришпилены портреты членов Политбюро, кое-кого из ЦК, наркомов. Если портрета не имелось, на листке бумаги красовался чёрный силуэт и внизу – подпись с фамилией, именем и отчеством. Портрет Сталина был заметно больше остальных и висел отдельно. Городецкий посмотрел на 'иконостас', на Гурьева, на Глазунова, прищёлкнул языком:
- Лихо.
- Так не лаптем, чай, щи хлебаем, Александр Александрович, – скромно потупился ротмистр – временно в отставке.
Гурьев внимательно посмотрел на Городецкого:
- Ты ведь ещё навыки розыскные не потерял?
- Не дождёшься.
- Ну, я тебя слушаю. Расскажи мне, чем наши тонкошеие вожди дышат. Игорь Валентинович, покиньте нас, пожалуйста, и проследите за периметром.
- Слушаюсь, – чётко развернулся на каблуках ротмистр.
Городецкий проводил долгим взглядом Глазунова, давно переодевшегося из своего маскарадного костюма деда Щукаря в нормальную полувоенную униформу, которую носил каждый, наверное, третий совслужащий, и пробормотал:
- Ну и ну. А ты ему кто – генерал, что ли?!
- Вроде того.
- А почему – тонкошеие?
- Мандельштама не читаете, Александр Александрович? Напрасно, напрасно.
- Забурел, – констатировал Городецкий и улыбнулся. – Ильфа и Петрова читаете, Яков Кириллович?
- Обижаете, Шура, – покачал головой Гурьев. – Наизусть мои офицеры в Лондоне разучивали. Очень, очень веселились. Я тоже смеялся. Сквозь слёзы, конечно.
- Твои офицеры. Ну и ну…
- Рассказывай уже, не томи. Я фся гарю!
Слушая точные, хлёсткие, злые характеристики, которые давал 'вождям' Городецкий, Гурьев с радостью убедился – нет, не потерял Варяг своей бульдожьей хватки. Наоборот – отточил. Заматерел, в аппаратных играх закалился, обуглился. Хорош, подумал Гурьев. Хорош. Именно то, что нужно.
- А ты что курируешь-то сейчас?
- Наркомтяж, наркомсред…
- Что?! – скривился Гурьев.
- Что?! – не понял сначала Городецкий. – А-а… Наркомат тяжёлой промышленности и наркомат средней промышленности.
- Вот, – удовлетворённо кивнул Гурьев. – А ещё лучше – министерство. А то развели, понимаешь, эсперанто – центропуп замкомпоморде [1] . Без шкалика и не выговоришь.
- Привыкай, – пожал плечами Городецкий.
- И не подумаю. И вас всех отучу. Ладно. Поехали дальше.
Слушая Городецкого, Гурьев рисовал в крупноформатном альбоме кружочки, квадратики, треугольнички и ромбики, соединял их стрелками, пунктирными линиями и просто линиями разной толщины. Лекция по цековско-кулуарному взаимодействию продолжалась, с тремя перерывами на кофе и папиросы, до глубокой ночи. Гурьев изредка кивал, задавал наводящие вопросы, и выпустил Варяга лишь тогда, когда с того слезла последняя шкура. Городецкий рухнул в кресло и расстегнул пару верхних пуговиц на френче:
- Всё. Спёкся Варяг. Ну, ты и волкодав, Гур!
- Так ведь жить хочется, Варяг. Очень сильно как-то в последнее время.
Он перетёк в вертикальное положение, переместился к подставкам. Увидев, как расширились у Городецкого, не успевшего отследить его перемещений, глаза, усмехнулся:
- А ты говоришь – волкодав. Волколак я, а не волкодав.
- Да уж.
- Всё, потом расскажу, чего не знаешь, – Гурьев укрепил лист со своими зарисовками на подставке и кивнул: – Подойди, Сан Саныч. Взгляни.
Городецкий шагнул к подставке, долго вглядывался в схему:
- И что? Запомнишь?
- Это же не надолго. Пока он опять всех не перетасует, как ему захочется. Редкий зверь, Варяг. Редкий. Серьёзный. Я давно за ним наблюдаю, – Гурьев кивнул на сталинский портрет. – Что скажешь мне о нём? Обо всех сказал, о нём – ни слова. Что так? Боишься?
- Боюсь, – сознался Городецкий. – Не в том смысле, что дрожу от страха – надеюсь, правильно понимаешь, – а в том, что его не объедешь, Гур. Никак. Убить его можно – бессмертных, как известно, не бывает, – а вот обдурить… Обдурить – не получится.
- Зачем же его дурить, – задумчиво произнёс Гурьев. – Надо с ним встретиться, потолковать. Личико почитать, в глазоньки заглянуть. Пощупать, чем живёт, чем спасается. Собери мне на него объективку, Варяг. Хочу всё-всё о нём знать.
- Ты… о… о… Гур. Ты… с какого дерева упал, вообще?
- Ах, да, я и забыл. Это же вождь. Товарищ Сталин.
