- Это действительно вождь, Гур. Это Сталин. С ним ты не поиграешь.
- Я от бабушки ушёл, и от дедушки ушёл. Ты, Варяг, подожди горевать. Давай мы с тобой о товарище Сталине побеседуем пока за папироской с кофейком, а там видно будет. Станем переживать неприятности по мере их поступления. И давай – знаешь что? Давай мы не будем сейчас о Сталине. Давай о державе поговорим. Представим себе, что товарищ Сталин нам с тобой выдал полный карт-бланш и совершеннейшую индульгенцию – передним и задним числом.
- Это как? – тихо спросил Городецкий. – Ты о чём, Гур?
- Вот видишь, – укоризненно вздохнул Гурьев. – Не подумал ты о державе, товарищ Городецкий. Всё о себе да о себе. Какой ты бедный да несчастный. Как ты Сталина ненавидишь. Антихриста. Злодея несусветного. А? Признавайся.
- Виноват, ваше превосходительство. То есть – что это я?! Высокопревосходительство. Виноват.
- Именно что виноват. А ёрничать не нужно. Я серьёзно тебя спрашиваю, Сан Саныч. Даже более чем серьёзно. По глазам вижу, что не думал ты об этом совершенно. Ты думал о том, как ты всех этих тонкошеих вождей будешь к стеночке ставить. Как станешь по ним из пулемёта 'Максим' садить: та-та-та! та-та-та! та-та-та! Получите, мерзавцы! Получите! За Родину! За народ! За Бога! За царя! За Отечество! Ты думаешь – отчего я это знаю? Оттого, что сам такой. Только я этим переболел, а ты – нет. Но я никаких претензий к тебе не имею: видеть эти хари, бирки эти, изо дня в день и выздороветь – нет, боюсь, и мне такое было бы не по плечу. Но – Варяг, всё. Надо выздоравливать. Я уже приехал. Я, собственно, затем и приехал, чтобы помочь тебе выздороветь. И друзьям твоим – а, значит, и моим. Давай лечиться, Варяг. Нельзя больше болеть. Действительно профукаем её, державу нашу. Слышишь меня?
- Слышу.
- Хорошо. Пока просто послушай. За что ты Сталина ненавидишь? За то, что он партийные кадры тасует? За Кирова?
- Нет.
- Вот. За колхозы. А скажи мне, Варяг, – в тридцатом году, когда колхозы устраивали – было у Сталина столько власти, сколько сейчас?
- Нет.
- Хорошо. Тоже правильно. Значит, то, что ты мне писал о здешних делах – не только писал, но и сам читал. Это хорошо. А тебе не кажется, что он сейчас вот этих всех активистов, пламенных ленинцев и колхозоустроителей перебить собирается?
- Это сменовеховщина. К Устрялову[2] под крылышко захотел?
- А не знаю. Пока – не знаю. Может – да. А может, и нет. То, что у товарища Сталина никакой концепции чёткой не имеется – это мне очевидно. Но мысли-то у него ходят в голове какие-то? Ходят, ходят. А ленинцы пламенные нам с тобой нужны? Ленинцы. Троцкисты. Нужны, Варяг? Помогут они нам?
- Нет. Ну, то есть, – смотря какие.
- Замечательно. На тех, кто нам поможет, мы самое пристальное внимание обратим. Подумай об этом ещё. А теперь скажи, сколько товарищу Сталину потребовалось, чтобы всю эту хевру, вольницу ррывалюцыонную, по ранжиру выстроить? Давай считать с того дня, как он стал генеральным секретарём. Сколько?
- Почти четырнадцать получается.
- А ты сколько в аппарате уже?
- С тридцатого. Пять лет.
- А теперь – сам смотри. Сталину четырнадцать лет потребовалось – и он далеко ещё не закончил, как я понимаю. Года два как минимум он будет их тасовать, перетасовывать…
- Он процесс готовит.
- Какой? Вроде Промпартии, что ли?
- Да. Только с Зиновьевым и Каменевым.
- А-а. Ну, это ладно.
- Что значит – 'ладно'?!
- То и значит. Пускай. Пускай останется один. Нам с тобой другие не нужны. Или сто штук охмурять – или одного. Чувствуешь разницу? Пусть убьёт всех, кого хочет, Варяг. Это плохой план, я знаю, знаю. Но другого нет. Невозможно. Я уже и так прикидывал, и так, и палец к носу приставлял, и нос к пальцу. Не выйдет по-иному. Вообще ничего не выйдет.
- Не понимаю.
- Объясню. Наставлю. Ты знаешь, как на судне крысиного короля создают?
- Знаю.
- Вот это – единственный метод. Нету другого. Не существует.
- А потом?! Сталин – это тебе не крысиный король. Это…
- У всех есть цена, Варяг. У всех. И у него есть. Надо только её ему назвать.
- Ты эту цену ему назовёшь?!?
- Я.
Городецкий долго, долго молчал. Зажмурился, потряс головой:
- Чем же ты его покупать собрался? Что у тебя на него есть?!
- Не на него, а для него. Пока не скажу. Пока с ним не поговорю – не скажу. Нельзя.
- А если…
- Не согласится? Согласится, Варяг. На американском деловом жаргоне это называется – 'предложение, от которого невозможно отказаться'. И хочется отказаться, да никак невозможно. А ещё это называется – в другом контексте – 'недружественное поглощение'. Но об этом, повторяю, позже. А пока – пусть будет крысиный король.
- А сколько народу в жернова попадёт? – Городецкий смотрел на Гурьева, словно не верил в то, что видит. – Ты представляешь?
- Ну да, ну да. Лес рубят, как они говорят, щепки летят. Систему подбора щепок, их бережной переработки во что-нибудь для нас нужное и полезное, Варяг. В кадры, которых у нас пока нет. Там человек, там два, тут четыре. Это не кадры, Варяг, это слёзы. С такими цифрами мы страну не вытянем, державу не выстроим – закопаем даже то, что было и есть. Сколько человек у тебя есть, скажи?
- Мало.
- Правильно. Мало. Очень мало. А теперь ответь: они готовы за тобой под пули?
- А у тебя?!
- Ты погоди мне отвечать вопросом на вопрос. Мы ещё до меня доберёмся. Ответь: готовы? И сколько их? Точную цифру назови мне, пожалуйста. Будь так добр.
- Два десятка наберётся, – зло сказал Городецкий.
- Это неплохо. Неплохо. А потолок этих людей знаешь?
- В каком смысле?!
- Сможешь каждому из этих двух десятков доверить хотя бы по министерству?
- Нет, – Городецкий дёрнул головой. – А у тебя – сколько?! И министров из них – сколько?!
- Даже если у меня есть несколько тысяч штыков, готовых броситься в бой по моему приказу – это ничего не решит, Варяг. Поверь – ничего.
- Круто.
- Не дай заворожить себя цифирью, дружище. Цифирь – это чепуха. Я не Троцкий, переворот устраивать не стану. Переворот и заговор – это не наше оружие. Не наше. Вот совершенно. План сработает, если он направлен вдоль вектора мировой линии. А не против и не поперёк. Поэтому нужно придумать такой план, который бы соответствовал этой линии. А если мы с тобой сейчас примемся возрождать Россию образца тринадцатого года, мы и месяца не продержимся – даже если Глазунов или Шлыков захватят вокзалы с телеграфами и костьми там лягут.
- Ага.
- Ты-то у нас кто? Сталинец?
