— Всё те же?
— Да. Но мне не хочется об этом вспоминать.
Но всё равно невольно вспомнил, и настроение сразу поползло вниз, как червяк, которому не понравилась Эйфелева башня. Это был один и тот же отвратительный сон, который он видел один-два раза в месяц. В этом сне он стоял перед глухо закрытым свинцовым саркофагом с оттиснутыми на нём древними знаками и смотрел на него. Мефодий не знал, что там внутри, но ощущал, что нечто страшное, нечто такое, на что нельзя смотреть и что ни в коем случае не должно вырваться. Но при этом не мог отвести от него глаза. И самое ужасное, что под его взглядом свинец саркофага начинал плавиться. Но всякий раз Мефодий просыпался прежде, чем тому, что было в саркофаге, удавалось вырваться.
Однажды он даже закричал во сне, разбудив Зозо и Эдю. Эдя был так удивлён, что даже не ругался.
— Я тебя отлично понимаю, приятель! Мне самому снятся кошмары. Как-то приснилось, что мою ногу заказали к ужину с овощным рагу, и при этом — просекаешь наглость? — потом всё время морщились и утверждали, что мясо пережарено! — сказал тогда он.
Они ещё немного поболтали, пока наконец около десяти Мефодию не позвонила Зозо.
— Иди домой. Я тебя жду, — сказала она.
— А
— Откуда ты знаешь, что он был не пешком… Всё сорвалось. — Голос у Зозо был совсем убитый.
— Как это?
— Он приехал чуть раньше. Я была не готова и, чтобы выиграть время, попросила его смотаться в супермаркет купить белое вино. Ненавижу, когда люди без дела толкутся под дверью и мешают мне краситься. Он поехал было, но почти сразу вернулся — злой, как ты с утра, когда я по привычке бужу тебя в воскресенье. Что-то там с его «Ауди»… Ну я его пустила, чтобы малость успокоить, согреть душевным теплом, и тут, вообрази, ему попалась на глаза свадебная фотография твоего папаши, в которую Эдя кидает дротики для дартса. Он стал выуживать и выудил, паразит такой, что у меня есть сын. Я сильно не отпиралась, всё равно ведь узнает, даже показала ему кое-какие твои фотки. Кто его знает, думаю, вдруг его прошибёт на суровую мужскую дружбу. Совместный футбол там, первая совместная сигарета. «Ты куришь, сынок? Надеюсь, с фильтром?» Ни фига подобного, не прошибло! Он просидел около часа как на иголках, а потом ушёл… Моя жизнь разбита! — голос Зозо возвысился до трагического Монблана и завис там, собираясь сорваться в бездну истерики.
— Ерунда, мам! Твоя жизнь разбивается раза три в месяц, а затем моментально срастается, — утешил её Мефодий.
Он уже и счёт потерял тому, сколько раз его мать встречалась с подержанными принцами из брачного журнальчика. И каждый раз всё заканчивалось безобидным нулём, кроме одного случая, когда очередной принц стащил пафосную бронзовую пепельницу, которую Эдя, в свою очередь, уволок из кафе, где работал до «Дамских пальчиков». На другой день этот принц вернулся пьяным, долго барабанил в дверь, стремясь поговорить, и заснул прямо на площадке, сложив буйную голову на коврик. Хорошо, что Эдя вернулся раньше и, мстя за пепельницу, изгнал Адама из рая прицельными пинками.
— Ты так думаешь? Ладно, забыли, — сказала Зозо печально.
Мефодий почувствовал, что в эту самую минуту она выдирала из сердца, комкала и выкидывала в мусорную корзину жирного борова.
— Ты сам дойдёшь или тебя встретить? — спросила Зозо. В её голосе явно звучало, что ей лень одеваться.
— С эксортом мотоциклистов, — сказал Мефодий.
— Ну, тогда сам. Я жду! У нас остался трофейный торт, — проговорила Зозо.
— Ты всё, пошёл? — поинтересовалась Ирка, когда Мефодий повесил трубку.
— Ага. Завтра заскочу после школы!
— Давай, пока! — сказала Ирка с лёгкой завистью.
Она никогда не ходила в школу. Однако Мефодий порой чувствовал, что она, занимаясь дома одна и с приходящими учителями, обогнала его класса на два, не меньше. Во всяком случае, экзамены по некоторым предметам Ирка сдала уже за девять классов.
Мефодий пересёк Северный бульвар и подошёл к дому — на этот раз, ради разнообразия, с другой стороны. Здесь дорогу ему преградила огромная лужа, поглощавшая талые снега окрестных дворов и изредка с наслаждением прихлёбывавшая воду из прорванных труб. Ловким агентам по продаже недвижимости она давала повод утверждать, что дом находится в живописной местности рядом с прудом. Через лужу шла караванная тропа из кирпичей и досок, разбросанных с причудливыми интервалами.
В ровной чёрной поверхности лужи золотой монетой лежала луна. Изредка по ней пробегала едва заметная рябь. Мефодий посмотрел на луну — вначале в луже, а потом подняв лицо к небу, — и внезапно странное чувство охватило его. Ему почудилось, что он вбирает силу лунного света — напитываясь его спокойной мощью и мертвенной пустотой. Испугавшись, всё же это было впервые, он опустил глаза и вдруг увидел, как, подчиняясь его взгляду, отражение луны скользит по луже, как пятно от карманного фонарика. По коже у Мефодия побежали мурашки. Он решил, что сходит с ума. Гонять взглядом луну, как мячик! Рассказывать такие вещи школьному психологу крайне опасно. Мефодий снова вскинул голову. Нет… большая луна, к счастью, оставалась на месте. Его взгляд управлял лишь лунным отражением. Меф потряс головой и несколько раз моргнул, отрывая лунное отражение от своего взгляда. Ему это удалось. Отражение прилипло и продолжало купаться в тёмной воде уже само по себе.
«Померещилось!» — подумал Мефодий, испытывая одновременно облегчение и разочарование. Управлять отражением луны, конечно, жутковато, но одновременно в этом есть нечто такое, от чего трудно отказаться.
Перепрыгивая с кирпича на кирпич, он перебежал на другую сторону лужи и приблизился к подъезду.
Внезапно в сознании Мефодия точно зазвенел колокольчик. Это был особый колокольчик интуиции, которому Меф издавна привык доверять. Теперь этот колокольчик ясно приказывал ему не ходить в подъезд. Мефодий осмотрелся — всё было как будто спокойно: ничего и никого. Однако колокольчик всё равно не замолкал. «Что же, мне на шестнадцатый этаж по балконам лезть?» — растерянно подумал Мефодий. Он некоторое время помялся, а затем всё же подошёл к подъезду.
Он уже набрал код и даже услышал приглашающий писк двери, когда сзади мелькнула чья-то тень. Сильная рука сгребла Мефодия за ворот и потащила. Он попытался вцепиться в дверную ручку, но крепкий подзатыльник протолкнул его в подъезд. Спотыкаясь, полуоглушённый, он сделал несколько шагов.
— Ну наконец-то! Я думал, ты никогда не вернёшься, щенок, — с торжеством сказал кто-то.
Мефодий уже по голосу узнал борова. В полутьме подъезда — горел только четырёхугольник у лифтов и почтовых ящиков — его лицо казалось зеленоватым и опухшим. Мефодий морщился от боли. Сильные пальцы борова так вгрызались ему в ключицу, словно желали захватить её с собой в качестве моральной компенсации.
Мефодия почти тошнило от красных волн ярости, которые распространял боров. Они накатывались, толкали его. Мефодий ощущал, что может вобрать их силу, но невольно отталкивал, отражал, ставил блок — оттого волны и разлетались с такими брызгами.
— Отпустите меня!
— Отпустить? Только с крыши головой вниз! Что ты делал с моей машиной, сосунок?
— С какой машиной? Я вообще не видел вашу машину! Не видел, кто проколол вам шины!
Мощная затрещина, от которой голова мотнулась в сторону, обожгла Мефодию щёку. Его встряхнули с удвоенной яростью и проволокли по ступенькам к лифтам. Мефодий сообразил, что допустил стратегическую ошибку. Он не мог не видеть автомобиль борова, ведь впервые они столкнулись именно у него. И уж тем более, будучи невиновным, он не мог знать, что шины вообще проколоты.
— А ну не вырывайся! Я из тебя все внутренности вытащу и на руку намотаю! Мы сейчас вместе
