Бог знает куда. Хорошо ли я знал Падильо? Ничуть не лучше родного брата, которого у меня не было. Вопрос громоздился на вопрос, и едва ли я мог отыскать ответы на них на дне пивной кружки. Поэтому я вышел на улицу, сел в машину и поехал в Годесберг.
Следующие полчаса ушли на подготовку салуна к открытию, просмотр счетов, заказ недостающих продуктов. Карл уже стоял за стойкой, более мрачный, чем обычно.
— Я никогда не лгал фараонам.
— Ты получишь премию.
— Какой с нее прок, если меня упекут за решетку.
— Не упекут. Не такая ты важная птица.
Карл прошелся расческой по длинным светлым волосам.
— Я вот обдумал случившееся и никак не могу понять, почему мы должны лгать насчет Майка.
— Что значит «мы»? — спросил я. — Ты опять болтаешь с прислугой?
— Вчера вечером я провожал Хильду домой. Она была расстроена, начала задавать вопросы.
— До и после того, как ты ее трахнул? Я говорил тебе, держись подальше от прислуги. Ты же, по существу, входишь в правление. — Я знал, что ему это нравится. — Если она опять раскроет рот, скажи ей, что у Падильо неприятности из-за женщины.
— Это похоже на правду.
— Скажи, что он уехал из-за ревнивого мужа. Скажи ей что угодно, лишь бы она угомонилась. И держись подальше от ее юбки.
— О Боже! Чего я ей только не говорил, но она все еще тревожится.
— Найди чем успокоить ее. Послушай, в Берлине я встретил одного парня, который знает, где находится «линкольн-континенталь» выпуска 1940 года. В Копенгагене. Его привезли туда до войны, и владелец спрятал его от наци. Разберись с Хильдой, и я прослежу, чтобы автомобиль стал твоим.
Карл обожал старые машины. Подписывался на все журналы, пишущие на эту тему. Ездил он на двухместном «форде» модели 1936 года, который купил у американского солдата за тысячу пятьсот марок. На нем стоял двигатель «олдсмобиля», и, я думаю, «форд» Карла мог легко обогнать мой «порше». Предложи я ему золотую жилу, едва ли он обрадовался бы больше.
— Вы шутите?
— Отнюдь. Мне говорил об этом один капитан ВВС. Владелец готов продать «линкольн» за тысячу баксов[13]. Когда закончится эта история, я дам тебе эту сумму, ты сможешь съездить туда и пригнать «линкольн» в Бонн. Вроде бы он на ходу.
— Вы одолжите мне тысячу долларов?
— Если ты успокоишь Хильду.
— Будьте уверены. Какого он цвета?
— Займись лучше «манхэттэнами»[14].
Карл сиял от счастья, а я сел за столик, закурил. Прикинул, не выпить ли мне, но решил воздержаться. Посетителей еще не было — кто пойдет в салун в первом часу дня, — поэтому мне не оставалось ничего иного, как считать, в скольких местах прожжен ковер слева от моего стула. Как оказалось, в шестнадцати, на четырех квадратных футах. Я подумал, сколько будет стоить новый ковер, и пришел к выводу, что игра не стоит свеч. Тем более что в городе была фирма, специализирующаяся на ремонте ковров. На прожженные места они ставили аккуратные заплаты из материи того же цвета. Созрело решение незамедлительно позвонить им.
Открылась дверь, в салун вошли двое мужчин. Одного, сотрудника посольства США, я знал, второго видел впервые. Из-за темноты меня они, естественно, не заметили. И прямиком направились к бару, отпуская обычные реплики насчет катакомб.
Они заказали по кружке пива. Когда Карл обслужил их, сотрудник посольства спросил:
— Мистер Маккоркл здесь?
— Он сидит по вашу правую руку, сэр, — ответил Карл.
Я повернулся на стуле.
— Я могу вам чем-то помочь?
С кружками они подошли к моему столику.
— Привет, Маккоркл. Я — Стэн Бурмсер. Мы встречались у генерала Хартселла.
— Я помню. — Мы обменялись рукопожатием.
— Это Джим Хэтчер.
Я пожал руку и второму мужчине.
Предложил им сесть и попросил Карла принести мне кофе.
— Отличное у вас заведение, мистер Маккоркл, — говорил Хэтчер, чеканя каждое слово, как в верхнем Мичигане.
— Благодарю.
— Мы с мистером Хэтчером хотели бы поговорить с вами. — А вот Бурмсер, похоже, рос в Сент- Луисе. Он огляделся, словно подозревал, что его подслушивает дюжина посторонних.
— Всегда к вашим услугам. У меня есть отдельный кабинет. Пиво возьмите с собой.
Гуськом, со мной во главе, мы прошли в кабинет, комнатушку с письменным столом, тремя бюро, пишущей машинкой и тремя стульями. На стене висел календарь, подаренный мне одним дортмундским пивоваром.
— Присаживайтесь, господа. — Я занял место за столом. — Сигарету?
Бурмсер взял одну, Хэтчер покачал головой. Какое-то время они пили пиво, я — кофе. Бурмсер еще и обкуривал Хэтчера. Последний, впрочем, не возражал.
— Давненько не видел вас в посольстве, — прервал молчание Бурмсер.
— Салун превращает человека в отшельника.
Хэтчер, похоже, посчитал, что светские приличия соблюдены и пора переходить к делу.
— Мы заглянули к вам, мистер Маккоркл, чтобы обсудить вчерашнее происшествие.
— Понятно.
— Возможно, для начала нам следует представиться, — они протянули мне забранные в черную кожу удостоверения, и я внимательно их прочел. Служили они не в ЦРУ, но в аналогичном учреждении. Я вернул удостоверения владельцам.
— Так чем я могу вам помочь? — вежливо поинтересовался я.
— Так уж получилось, но нам известно, что во время перестрелки ваш компаньон, мистер Падильо, находился в салуне.
— Да?
— Я думаю, с нами вы можете говорить откровенно, — вставил Бурмсер.
— Я стараюсь.
— Нас не интересует убитый. Мелкая сошка, что с него взять. Нам важен человек, с которым он встречался. Некий герр Маас.
— Вы встретили его в самолете, возвращаясь из Берлина, — напомнил Бурмсер. — Он разговорил вас, а затем вы предложили подвезти его до вашего ресторана.
— Все это я рассказал полиции, лейтенанту Венцелю.
— Но вы не сказали Венцелю, что Падильо был здесь.
— Нет. Майк попросил не впутывать его.
— Полагаю, вам известно, что Падильо иногда выполняет наши поручения?
Я глотнул кофе.
— Давно вы в Бонне, мистер Бурмсер?
— Два с половиной — три года.
— А я — тридцать, не считая службы в ГАВИ. Загляните в ваши архивы. Вам следует знать, как открывалось это заведение. Меня заставили взять компаньоном Падильо. Я не сожалею об этом. Он — отличный парень, пока не берет в руки расписание авиа полетов. Я знаю, что он работает на одно из ваших агентств, правда, никогда не спрашивал, на какое именно. Не хотел этого знать. Не хотел вешать на грудь табличку: «Я — шпион».
Кажется, Хэтчер чуть покраснел, но Бурмсер никоим образом не смутился.
