Он долгое время сидел вот так, открывая глаза только затем, чтобы узнать название станции, когда поезд подходил к ней.
Внезапно среди полной беспорядочности мыслей, царящей в его голове, что-то промелькнуло. Скорее это была интуиция, нежели умозаключение.
На одном из сидений перед ним лежал утренний номер «Нью-Йорк пост». Он схватил газету, лихорадочно пробежал по ней глазами, ища сегодняшнее число: суббота 24 марта 2007 года. Телефонное послание Николь было вчера вечером. Так, значит, Лейлу нашли вчера.
Сама по себе эта дата ничего особого не представляла, но в его сердце и сознании она была выжжена каленым железом.
Ровно пять лет назад.
Марк приехал на маленькую спокойную улицу Бруклина, приютившую дом, который раньше был его домашним очагом. На тротуаре он заметил полицейскую машину, припаркованную в неположенном месте.
Одним махом он взлетел по ступенькам крыльца, забарабанил в дверь, даже не думая звонить.
В приоткрытой двери появилось лицо Николь. В ее взгляде было все: страдание и искренняя сильная любовь… Их объятие прервал агент ФБР, стоявший позади Николь.
— Здравствуйте, доктор Хэтэуэй, — сказал полицейский, показывая свое удостоверение. — Фрэнк Маршалл, отделение ФБР Калифорнии, я думаю, вы помните меня.
Марк повернулся к нему. Николь, должно быть, ввела его в курс дела, так как человек, казалось, нисколько не удивился, увидев перед собой бродягу. Выглядел он солидно — а ла Эд Харрис:[31] приземистый, с короткой стрижкой и рассеянно-благодушным видом. Это он вел расследование о похищении Лейлы.
— Где она? — одними губами спросил Марк. — Где Лейла?
Николь хотела ответить, но Маршалл опередил ее:
— Не нужно торопиться, доктор Хэтэуэй, — предупредил он, направляясь к ноутбуку, установленному на столе в гостиной. — Пока мы не совсем уверены, что речь идет о вашей дочери. Сейчас проводится анализ ДНК, который даст нам окончательный ответ.
Маршалл нажал на кнопку, и на экране появилось лицо девочки.
— Эту фотографию сделали вчера вечером, через несколько часов после ее появления.
Марк склонился над экраном.
— Это Лейла! — заявил он без колебаний. — Это наша дочь.
— Я так и думал, — ответил Маршалл.
— Я хочу ее видеть!
— Она не в Нью-Йорке, доктор.
Марк двинулся на Маршалла:
— Где она?
— В Лос-Анджелесе, в медицинском центре, в больнице Сент-Фрэнсис Мемориэл Хоспитэл.
— Как… как она?
— Пока сказать еще трудно. Врачи проводят всевозможные исследования. Еще рано, чтобы…
— Ее избили, изнасиловали?
— По правде сказать, мы ничего не знаем.
Марк взорвался:
— Как это вы ничего не знаете?
Он почти вплотную подошел к полицейскому и угрожающе посмотрел на него.
— Успокойтесь, — посоветовал ему Маршалл, отступая. — Я все вам расскажу, как и вашей жене.
Николь позвала их в кухню и приготовила кофе. Мужчины сели рядом за стол, и Маршал вытащил из кармана блокнот, как будто хотел быть уверенным, что ничего не забудет.
— Маленькая девочка, лет десяти, была обнаружена вчера после полудня, точнее, около 17 часов. Она бродила по торговым рядам галереи Сан-Шайн-Плаза округа Ориндж в Лос-Анджелесе.
Марк обхватил руками голову. Маршалл продолжал:
— Ее возраст, сходство, родимое пятно, шрам на подбородке — все дает нам повод предположить, что речь идет о вашей дочери.
— Это торговый центр, где…
— …она исчезла ровно пять лет назад, день в день, — закончил его фразу Маршалл.
Выражение недоверия промелькнуло на лице Марка.
В то же время, в том же месте, с промежутком в пять лет…
— И это, конечно, нельзя назвать случайностью, я согласен с вами.
— А Лейла, что она вам сказала?
— В этом все и дело, доктор Хэтэуэй, ваша дочь нам
Марк нахмурился.
— Со вчерашнего вечера она не сказала ни одного слова, — пояснил Фрэнк, — ни нам, ни медперсоналу, который за ней ухаживает.
Марк уже размышлял как врач. Неоднократно за годы своей практики он оказывал помощь детям, страдающим мутизмом,[32] обусловленным психологическими факторами.
— С меня достаточно! — отрубил он, вскочив. — Я еду в Лос-Анджелес к Лейле.
— Мы вам забронировали места на сегодня и завтра, — объявил Фрэнк, поднимаясь, в свою очередь. — Позвоните мне, когда будете готовы. Одна из наших машин отвезет вас в аэропорт.
— Мы готовы, — отрезал Марк. — Зачем ждать.
В комнате внезапно повисло напряженное молчание, затем Николь крикнула:
— Нет!
Марк, ничего не понимая, повернулся к жене.
Вместо ответа Николь указала пальцем в направлении стеклянной перегородки. Марк посмотрел в стекло и увидел себя, словно в зеркале. На него смотрел некто худой и грязный, с длинными сальными волосами, всклокоченной бородой и опухшей физиономией, с налитыми кровью глазами. И этот некто вызывал страх.
— Я надеюсь, ты не хочешь, чтобы она увидела тебя в таком обличье?
Устыдившись, он кивнул в знак согласия.
— Слава богу, что не все мои клиенты такие, как вы! — пробурчал Джо Кэллэхен, один из последних сохранившихся в Бруклине старых добрых цирюльников. — Стричься раз в два года! Это неразумно, доктор Хэтэуэй! Я уж не говорю о бороде!
Понадобился целый час усилий старого парикмахера, чтобы довести дело до конца. Приверженец хорошо сделанной работы, мастер поднес овальное зеркало к затылку врача, чтобы тот смог оценить новую прическу.
— В следующий раз не буду так тянуть, — пообещал Марк.
С коротко стриженными волосами, свежевыбритый, он с трудом узнал свое лицо.
После парикмахера Марк сделал короткий заход в шикарный бутик на Парк-Слоуп, который посещал, будучи молодым, полным надежд и жажды успеха. Полотняные брюки, элегантный пиджак, рубашка поло из последней коллекции, украшенная посеребренным крокодильчиком… Что поделаешь, судят по одежке… Несколько часов назад он был жалким существом, валявшимся в пыльном приюте. Однако несколько косметических процедур, стрижка, бритье, другая одежда — и вот он снова способен произвести впечатление благополучного человека.
Он добрался до дома пешком, машины полицейского уже там не было.
Марк позвонил, как вдруг вспомнил, что Николь вернула ему ключи. Он открыл дверь и прошел по коридору. Окна были открыты. Гостиная утопала в весеннем свете. Пахло бергамотом[33] и флердоранжем.[34] Музыка в исполнении Кита Джаррета[35] заливала комнату дождем кристально чистых нот, воспроизведенных высокоточной аппаратурой. Кельнский концерт — апофеоз Джаррета. Это была, и навсегда останется ею, самая красивая джазовая импровизация. Она нравилась даже тем, кто не любил джаз. Марка охватило волнение. Этот диск имел для него особое эмоциональное значение: Николь подарила его ему, когда началась их история любви.
— Николь? — позвал Марк.
Никто не ответил. Она, наверное, наверху.
Он стрелой взлетел по лестнице.
— Николь?
Открыл дверь ванной. Никого.
Марк остановился на пороге их комнаты. К двери кнопкой была прикреплена почтовая открытка с изображением двух переплетенных тел, парящих в воздушном покрывале. Он тотчас же узнал «Вальс», скульптуру Камиллы Клодель,[36] которой они восхищались в музее Родена во время
