Грязь, напитанная ливнем, чавкала под сапогами, и каждый след споро наполняла вода. С листьев капало, запах перегноя едва заметно горчил пеплом. Мир быстро затягивает свои раны. Порой даже слишком быстро.
Довольно долго Рокот пробирался сквозь заросли, перед лицом мельтешили ветки, ноги безбожно мокли, и вдруг… что-то изменилось. Рокот замер. Сейчас он бы дорого заплатил за глоток воды Истока, чтобы увидеть хитросплетения нитей мироздания: он кожей чуял, что кто-то вытянул крупную петлю, перекрутил, накинул сверху еще одну. Рокот пытался сосредоточиться на заклятии – и не мог: стоило направить себя в одну точку, как ощущения меркли, расползались под пальцами словно гниль. Но он узнал это заклятие. Узнал, потому что однажды такое же «зеркало» плелось прямо у него перед носом. И автор сквозил в каждом неслышном отзвуке: в степи Рокот собирал его по капле – и теперь бы узнал, кажется, даже во сне.
Рокот двинулся, потерял направление, остановился. Шагнул еще. Замер. Гадство! Где же этот щенок колдует?!
Он тыкался слепым кротом и не находил дороги, пока из-за развесистого куста к нему не вышел Натан.
– Что там? – раздраженно прорычал Рокот.
– Чисто, – подчеркнуто безразлично передернул плечами Натан.
Даже привычная ухмылка не мелькнула в рыжей бороде. Это и насторожило Рокота.
– Никаких следов местных? – мягко переспросил он.
– Никаких, – кивнул Натан, пристально глядя ему в глаза.
Рокот сощурился:
– Ты видел Стела Вирта, – Натан открыл было рот, но Рокот его предупредил: – Будешь покрывать предателя – станешь предателем сам.
– Да, я его видел, – не стал отрицать дольный. – Но не смог задержать.
Врет.
– Как же ты не справился с мальчишкой?
– Магия. Он просто… исчез, – Натан ухмыльнулся в усы.
Довольный кот. С него взятки гладки. Стел и вправду мог укрыть себя «зеркалом» и просто исчезнуть.
– Мы оба знаем, что ты его отпустил, – процедил Рокот.
– Мы оба знаем, что ты маг, – в тон ему ответил Натан.
Полжизни они прошли спина к спине. Рокот долго рассматривал рыжие крапинки в глазах дольного и наконец честно признался:
– Стел украл ценную вещь, которая принадлежит Мергу.
– Если ты действительно не убивал Грета, то как ты будешь жить, если убьешь его сына? – прошептал Натан.
«Ты предал бога и остался верен человеку», – сказала лесная колдунья.
«Я предал бога и остался верен себе», – подумал Рокот, а вслух сказал:
– Мы возвращаемся домой.
И хлопнул друга по плечу.
Глава 48
Радость раскрывалась от края до края, захлестывая мир. Чистая, не замутненная памятью радость. Свежесть врывалась внутрь пополам с огнем и раздирала на сотни струй, каждая из которых была – радость. Пестрели смазанные скоростью линии, спирали, хвосты, обрывки, кусочки, капли и нити, и полет не замедлялся ни на мгновение – только набирал скорость! Быстрее, быстрее, дальше, дальше, и выше, и глубже. Быстрее! Разрастись до границ целого мира и хлынуть еще дальше, еще выше и еще быстрее. Преодолеть пределы и слиться с бесконечностью. Захлебнуться свежестью, вспыхнуть новой звездой и…
… перестать быть.
Навсегда остаться одной из безымянных невесомых струй огня: нестись ветром, свиваться калеными жгутами, взмывать в поднебесье и опадать в бездну. Навсегда остаться не одной – навсегда остаться одной из. Обрести цель и смысл, избавиться от сомнений. Заполнить себя до целого. Не это ли высшее счастье?
Заполнить себя.
Себя.
Но кого?
Огонь выжигал имя. Огонь выжигал память.
– Всегда помни, кто ты… – шелестело где-то за гранью.
Или она сама была за гранью? И кто она?
В мире что-то менялось. Огонь шипел навстречу ливню, сжимался, забивался в трещины мироздания, возвращался в вены Теплого мира, но не выбрасывал, позволял оставаться неотрывной частью. Счастливой и беспамятной. Одной из. И она устремилась следом, отбросив сомнения… и будто налетела на стену.
– Всегда помни, кто ты!
Загомонили сотни голосов. Шквалом, оглушительным гвалтом, бессмысленным и неудержимым, они душили свежесть, гасили радость, не пускали туда, где она была счастлива. Где она была нужна.
Эти глупые голоса запрещали быть цельной!
Они вдавливали в горькую золу, сгущали мир, прижимали к земле, возвращали в тело. Но она не узнавала этих голосов. Какие-то из них уже будто бы говорили с ней раньше и теперь лишь повторяли обрывки отгоревших давным-давно фраз. Другие слова никогда еще не были произнесены. А некоторые никогда и не будут. Но сейчас все, кто знал ее когда-то или еще только мог узнать в несбывшемся «потом», – все они будто бы собрались теперь здесь и кричали, шептали, плакали. И она больше не могла быть одним из беспамятных и счастливых потоков.
Потому что у нее была память.
Потому что у нее была непрожитая жизнь.
Она утопала по колено в холодном пепле. До самого горизонта змеились белесые гребни. Осыпались редкими струйками в безветрии, вздымались горькими горелыми облаками. Пепел выстилал небо, землю, забивал ноздри и горло. Пепел засасывал ноги, норовя укрыть с головой. Казалось, невозможно даже шагнуть, но стоять без движения и ждать, пока она и сама обратится пеплом, было еще невозможнее.
И она попыталась шагнуть, попыталась осознать свое непослушное тело – и рухнула лицом в пуховую серую перину. Пепел заскрипел на зубах, налип на влажные губы, защипал глаза. Вокруг взвилась настоящая буря: вздыбились волны выше головы, закружились вихрями, перекувырнули несколько раз небо и землю…
Кто? Кто выжег здесь все дотла?
– Ты… – прошелестел громоподобный голос.
– Кто это сказал? – прохрипела она, отплевываясь от пепла, и подняла голову.
Волны застыли непроглядной темной стеной, очертив ровный круг в десяток шагов. Как речная гладь безветренной и беззвездной ночью, блестящая и непроницаемая, эта стена вырастала из пепла и уходила ввысь насколько хватало глаз.
– Кто выжег этот мир? – закашлявшись, девочка-без-имени поднялась на ноги и шагнула к стене.
Пепел свербил в носу, едкими потеками царапал гортань.
– Ты предала нас, сожгла Луки! – из-за прозрачной стены смотрели выплаканные глаза на худом лице, потресканные губы шептали проклятия, и что-то такое знакомое и родное напоминал этот высокий лоб, забранные в длинную косу волосы, вытянутая шея, прямая спина. – Будь ты проклята.
Горлица?..
Девочка-без-имени шагнула к той, что когда-то была ей старшей сестрой, протянула руку и уткнулась в холодную стену.
– Горлица? – прошептала она вслух, цепляясь за единственное во всем мире имя.
Но та уже смотрела куда-то мимо и говорила с грузной женщиной в темной юбке, с кулем тяжелых волос на затылке. Они неторопливо уходили прочь от стены, беседуя о чем-то совершенно своем.
– Стойте! – девочка-без-имени впечатала ладони в прозрачную стену, прижалась носом, губами, но не смогла прорваться к ним. – Стойте…
Женщина обернулась, опираясь на витиеватый сосновый посох, и в теплых карих глазах мелькнула улыбка.
– Что же ты, девочка моя? Ты же никогда не сдаешься, мышка!
– Тетушка Мухомор?.. – слезы защипали глаза, вымывая опостылевший пепел. – Ты жива, тетушка!
Но не дотянуться. Не обнять. Не прижаться щекой к теплым рукам. Не вдохнуть тонкий запах
