– Все у тебя будет, девочка моя. Ты только живи, слышишь?
И, не дожидаясь ответа, тетушка Мухомор отвернулась, и под руку с Горлицей они ушли в темноту.
Воздух задрожал гитарным перебором. Девочка вздрогнула и обернулась: с другой стороны круга, по ту сторону стены, сидел певец на выбеленном валуне. Из-под тонких пальцев лилась колыбельная и дрожала круглыми перекатами между сомкнутых губ. Он плавно покачивался из стороны в сторону, прикрыв веки, и длинные с проседью волосы струились в такт. У его ног сидела девочка, укрытая шалью темных волос. Она тоже покачивалась, вторя его движениям, и смотрела распахнутыми глазищами. Ее пухлые губы надувались все капризнее, пока она не дернула его рукой за полу плаща.
– Спой о тех, кто даже на запад ушли вместе, – заканючила она.
Он молча покачал головой, не обрывая колыбельной, а потом вплел в музыку шелестящий ответ:
– Не время, Ласка. Не время для этой баллады.
– Вот если бы ты его попросила, он бы сыграл! – Ласка обиженно отвернулась, скрестила на груди руки и посмотрела внутрь круга с пеплом.
– Нет, не сыграл бы, – девочка-без-имени покачала головой и перехватила хитрый взгляд Дождя, мелькнувший из-под полуприкрытых век.
Имена сыпались звездопадом, шаг за шагом освещая выгоревший дотла мир. Колыбельная летела радужной лентой, кругом оплетая прозрачную стену. И забытый голос за спиной подхватил напев, вернул миру слова, нежные слова с нестерпимым запахом ландышей. Девочка со всех ног бросилась на голос, захлебываясь слезами.
– Мама! – кричала она и не слышала саму себя. – Мама… – шептала она и царапала ногтями прозрачную стену.
Мама босой ногой мерно покачивала колыбель и тоненьким голосом пела забытые слова. По ее плечам струились светлые волосы, собранные можжевеловым гребнем с каменьями бирюзы.
– Будь самой счастливой, доченька, – с нежностью проговорила она, оборвала песню и заглянула под кисейный полог. – Будь самой-самой счастливой.
Из-за колыбели выглядывала рыжая вихрастая макушка, тянулся любопытный конопатый нос.
– Тише, сынок, тише, – прошептала мама. – Она только уснула.
– А я тихонечко, – Ловкий хитро сощурился.
За его спиной послышался приглушенный смех, и мужская рука потрепала рыжие космы.
– Идемте наверх, там такая луна взошла – громадная, желтая, как головка сыра. – Из темноты проступил силуэт молодого отца. Голова лохматилась точно как у Ловкого, и поблескивали глаза.
Мама с улыбкой посмотрела на мужа и задернула над колыбелькой полог.
– Идемте, – кивнула она и взяла сына за руку. – Идемте пить чай.
– Мама! – разрыдалась за стеной девочка-без-имени и ударила кулаком по прозрачной стене.
Мама обернулась и с той же нежной улыбкой посмотрела ей в глаза.
– Ты у меня будешь самой счастливой, доченька. Ты будешь самой счастливой, Беляночка.
Она поцеловала прозрачную стену с той стороны, и они ушли пить чай под громадной луной, желтой, как голова сыра.
А девочка-которой-вернули-имя сидела на пепле, в который превратилась ее жизнь, и ревела навзрыд, будто вновь была несмышленым младенцем и верила, что если долго, очень долго и очень отчаянно плакать, то мама обязательно услышит, придет и поможет. Все исправит. Все починит.
И все пройдет.
– Вставай, Белянка, – раздалось над ухом.
Совсем близко раздалось, здесь, по эту сторону проклятой стены.
Она вскинула полные слез глаза и увидела Стрелка. Он стоял над ней и протягивал руку. Улыбка рисовала на его щеках продолговатые ямочки, но голубые глаза светились грустью. Пересыпались под неслышимым ветром прямые волосы, топорщился мохнатый ворот безрукавки.
Это был он! Это взаправду был он! Даже пахло как будто солнцем, и летом, и счастьем. И он был здесь, по эту сторону стены, он протягивал руку!..
Она вскочила на ноги и кинулась к нему…
… но он отступил на шаг и покачал головой.
– Стой! – крикнула она, грудь будто ошпарило кипятком. – Куда ты?
– Еще не время, любимая. Еще не время.
– Но почему? Я выполнила обещание! – Она вновь шагнула к нему.
А он вновь отступил:
– Не теперь.
– Но все закончилось!
Она шагнула. Он отступил и прижался спиной к прозрачной стене.
По ту сторону в ночной темноте шелестели ивовые лозы, струилась река.
– Ничего не закончилось, Белянка. У тебя еще целая жизнь впереди.
– Но мне не нужна целая жизнь без тебя! – Она бросилась ему на шею.
Но он ускользнул из-под ее рук и легко прошел сквозь прозрачную стену.
А она легко прошла следом.
– Жизни виднее, что тебе нужно, – он улыбался грустно-грустно-грустно.
Они стояли в темноте, под пологом ивовых ветвей, за которыми по черному небу плыла громадная, желтая, как головка сыра, луна. Ветер пересыпал вытянутые листья, стучал стеблями осоки и камыша, скользил вдоль воды. А они стояли и не приминали травы.
Рядом с ними на земле лежало тело, одетое в чужие штаны и чужую рубаху. Около тела, сгорбившись и подобрав под себя ноги, сидел Стел. Он уткнулся лицом в ладони и не шевелился. Будто оттого, что он не спал, что-то могло измениться.
– Жизни виднее, что тебе нужно, – повторил Стрелок. – Просто поверь в это, любимая.
– Не могу, – беззвучно прошептала она.
– Ради меня поверь, пожалуйста, – он не мигая смотрел ей в глаза.
После невыносимо долгого молчания она спросила:
– Мне даже нельзя тебя обнять?
Он отрицательно покачал головой.
– Прощай, – прошептали любимые губы. – До встречи.
Ответное «до встречи» застряло в горле.
Потому что он исчез и оставил ее одну под пологом ивовых ветвей.
Без сил, без мыслей, без слов, храня только собственное имя, она поддалась порыву ветра и вернулась в остывшее, закостеневшее тело. Жгло горло, засохшие слезы склеивали ресницы, не хватало воздуха. Сердце стучало больно, надрывно.
Белянка открыла глаза.
Глава 49
Сквозь ивовые ветви проглядывала луна, обглоданная с правого края. Сероватые рытвины темнели на ее лице, изрезанном тонкими контурами листьев. Ветер раскачивал лозы с оглушительным шелестом, спускался по извивам коры, холодил кожу. Немели пальцы ног, губы постреливало иголками. Каждый шорох, каждый отблеск луны впечатывался в память до боли. Отрывисто ухнула сова и будто поперхнулась собственным криком. Плеснула река, скрипнули сучья.
Темнота сочилась едва слышным напевом свирели: она плакала мамину колыбельную.
По телу разливалась свежесть. Небывалая легкость перетекала талой водой, напитывая ладони, локти, по спине спускалась до пяток и ключом била вверх, холодила горло, пощипывала щеки. И Белянка будто плыла в ночном воздухе, растворялась порывами ветра, исчезала, отрываясь от земли, и темные травы волнами расходились до горизонта.
Прошлое больше не тянуло колючими веревками. Белянка помнила все, бесстрастно и отчетливо помнила каждый узелок прожитой жизни, помнила, быть может, даже лучше, чем когда-либо. Она помнила лица, взгляды, улыбки, морщинки, родинки, слова, движения, слезы – все, что случилось, и все, что не сбылось. Но она больше не принадлежала собственному прошлому: оно отпускало ее, прогоняло, торопилось избавиться. Она была не нужна даже собственному прошлому!
Она была не нужна целому миру.
Что принесла ее жизнь? Огонь, разрушения, смерть.
Она не нужна! Она лишняя. Лишняя! Бессмысленная и бесцельная.
Почему она очнулась? Зачем? Зачем вернулась в тело,
