- Язва? Скорую вызываю? - Алексей прокручивал возможные варианты, но вдруг услышал: «Отпусти».
- Чего отпустить? Грехи? Так ты у нас по этой части. Давай, поднимайся, и сам всем всё отпустишь, падре.
Алексей приподнял друга, примеряясь к тому случаю, если и в самом деле придётся тащить его на себе до дороги, но тут Михаил открыл глаза и облегчённо выдохнул. Не говоря ни слова, он начал что-то искать взглядом вокруг памятника. Алексей уловил это, и взглянув на брошенный нож, удивился:
- Миха, трофей сбежал. Прямо с ножа. И записки не оставил. Ты-то как?
Михаил взял бутылку пива, и прямо из горлышка выпил её всю, не отрываясь. Затем вставил кирпич на место.
- Теперь я знаю, кто варил польского наместника в меду. Охотники. Вот из-за таких, как ты, Лёха, и сожгли наш город когда-то. Адреналину им, видите ли, не хватает. А другие охотники тысячами сжигали в печах беззащитных людей. И эти тысячи позволяли с собой это сделать, потому что наивно полагали, что Господь не допустит этой несправедливости. А он равнодушно взирал, как они горели заживо в печах. А их палачи, на которых должна была обрушиться кара небесная, некоторые и поныне здравствуют. Вот зачем ты убил эту зверюгу? Сожрать хотел? Или на костюмчик позарился? Не-ет. Силу свою хотел продемонстрировать. Он же что, тварь бессловесная, даже пискнуть не может от боли. – Михаил почти кричал, чего обычно с ним не бывало.
- Мих, да он же сбежал. Ни хрена ему не стало, монстрищу-то. Да не кипятись ты. Вот ты тоже, с фашистами сравнил. Ты лучше скажи, что у тебя, язва?
- Сам ты язва, Лёха. Я просто почувствовал, будто ты нож не в зверюгу воткнул, а в меня.
Челюсть у Алексея несколько отвисла от неожиданности, и он тоже потянулся за пивом, думая: «Какие же эти художники чувствительные, прямо как бабы. Если всё так чувствовать, крыша поедет». Не найдя других слов, «прогнулся по-классике»:
- Миш, ну прости, мудака. Не ведаю, что творю.
- Ладно, пошли, ещё чего-нибудь возьмём. Плохо мне, Лёх. Ой, как…
Эти слова донеслись последними рядом с удаляющимися силуэтами друзей. Вскоре мир растворился в наступающей темноте. Жизнь не исчезла, она просто переместилась за освещённые окна домов, и кое-где пульсировала вдоль дорог, отмеченных по обочине фонарями.
Глава 3. Невидимая связь.
Есть старая легенда, наглядно показывающая, как бесплодны, иногда бывают наши молитвы.
Давным-давно жил один святой старец. Он много молился и часто скорбел о грехах человеческих. Странным ему казалось - люди в церковь ходят, Богу молятся, а живут всё так же плохо и греха не убывает. «Господи, - думал он, - неужели не внемлешь Ты нашим молитвам? Люди постоянно молятся, чтобы жить в мире и покаянии, и никак не могут. Неужели суетна их молитва?»
Однажды с этими мыслями он погрузился в сон. И чудилось ему, будто светозарный Ангел, обняв крылом, поднял его высоко-высоко над землей. Чем выше они поднимались, тем звуки, доносившиеся с поверхности земли, становились всё слабее и слабее. Вот не слышно более человеческих голосов, затихли песни, крики, шум суетливой жизни, лишь иногда доносились гармоничные нежные звуки, похожие на мелодию лютни.
- Что это? – спросил старец.
- Это святые молитвы, - ответил Ангел,- только они слышатся здесь!
- Но отчего так слабо звучат они? Отчего так мало этих звуков? Ведь сейчас весь народ молится в храме?
Ангел взглянул на него, и скорбно было лицо его.
- Ты хочешь знать? Смотри...
Далеко внизу виднелся большой храм. Чудесной силой раскрылись его своды, и старец мог видеть всё, что делалось внутри. Храм был полон народом. На клиросе - большой хор. Священник в полном облачении в алтаре. Шла служба! Какая служба – сказать было невозможно, ибо ни одного звука не было слышно. Видно было, как стоявший на левом клиросе дьячок что-то читал быстро-быстро, шлепая и перебирая губами, но слова туда, вверх, не долетали. На амвон медленно вышел громадного роста диакон, плавным жестом поправил свои пышные волосы, потом поднял орарь, широко раскрыл рот, и… ни звука! На клиросе регент раздавал ноты. Хор готовился петь. «Уж хор-то, наверно, услышу…» - подумал старец.
Регент стукнул камертоном по колену, поднес его к уху, вытянул руки и дал знак начинать, но по-прежнему царила полная тишина.
Смотреть было удивительно странно: регент махал руками, притопывал ногой, басы краснели от натуги, тенора вытягивались на носках, высоко поднимая головы, рты у всех были открыты, но пения не было. «Что же это такое?» - подумал старец.
Он перевел глаза на молящихся. Их было очень много, разных возрастов и положений: мужчины и женщины, старики и дети, купцы и простые крестьяне. Все они крестились, кланялись, многие что-то шептали, но ничего не было слышно. Вся церковь была немая.
- Отчего это? – спросил старец.
- Спустимся, и ты поймешь… - сказал Ангел.
Они медленно, никем не видимые, спустились в самый храм. Нарядно одетая женщина стояла впереди всей толпы и, по-видимому, усердно молилась. Ангел приблизился к ней и тихо коснулся рукой… И вдруг старец увидал её сердце и понял её мысли.
«Ах, эта противная почтмейстерша! – думала она. – Опять в новой шляпе! Муж – пьяница, дети – оборванцы, а она форсит!.. Ишь выпялилась!..»
Рядом стоял купец в хорошей суконной поддевке и задумчиво смотрел на иконостас. Ангел коснулся его груди, и перед старцем сейчас же открылись его затаенные мысли:
«Экая досада! Продешевил… Товару такого теперь нипочем не купишь! Не иначе как тыщу потерял, а может, и полторы…»
Далее виднелся молодой крестьянский парень. Он почти не молился, а всё время смотрел налево, где стояли женщины, краснел и переминался с ноги на ногу. Ангел прикоснулся к нему, и старец прочитал в его сердце: «Эх, и хороша Дуняша!.. Всем взяла: и лицом, и повадкой, и работой… Вот бы жену такую! Пойдет или нет?»
Многих касался Ангел, и у всех были подобные же мысли, пустые, праздные, житейские. Перед Богом стояли, но о Боге не думали. Только делали вид, что молились.
- Теперь ты понимаешь? – спросил Ангел. – Такие молитвы к нам не доходят. Оттого и кажется, что все они точно немые…
В эту минуту вдруг робкий детский голосок отчетливо проговорил:
- Господи! Ты благ и милостив…Спаси, помилуй, исцели бедную маму!..
В уголке на коленях, прижавшись к стене, стоял
