-Вот, Максимыч, выучится Сашок на архитектора, и я могу лапки сложить, глазыньки захлопнуть, - заглядывал Степаныч в будущее. - А до тех пор приказано мозоли набивать.
Почему-то все русские работяги в Америке любят канадский "Молсон".
Рассчет в конце недели. Получил я свои две тысячи из рук в руки. А на чем ляпнулся? На том, что погнался за зеленью, а про черешню забыл. Приехал к себе в Пеннсильванию - птицы поклевали все, как есть. Под деревом только горки косточек. Они, скворцы ненасытные, саму черешенку раскромсают, а косточку глотать не хотят, сплевывают вниз, интеллигенты паршивые. Увидели меня, возмущенно раскричались, скрипучими клювами расщелкались. Не понравилось, видишь ли, им, что кто-то там под их деревом гуляет и от горя стонет.
Я к соседу, Фрэнку, за советом.
-Фрэнк, как насчет пострелять из малокалиберной винтовки?
-Хоть мы и на селе, но - запрещено. Считается жилым кварталом. Не я, кто-нибудь из соседей донесет, полиция тут как тут. Тебе нужны проблемы?
Нет, никаких проблем мне не нужно было.
Только черешневый год на том и закончился.
Нынешний сезон я решил никак не называть. Всего было понемногу. Помидоры, правда, не такие сладкие - мой старый грек, у которого я рассаду покупал, помер. Купил у ирландцев. Ну, какие из ирландцев помидорники? Была, конечно, клубника, была смородина. Смородину я пытался сушить, но ничего не получилось. Даже специальная печка-сушилка не фурычила. Клубнику, на дольки порезанную, она сушила, как и было указано в инструкции. А смородину зато - варила.
Клубнику я собирал по утрам, посыпал сахаром, заливал молоком и сидел на открытой веранде, черпал ложкой, попивал кофеек, смотрел, как солнышко американское встает.
Дни были заняты работой. Обшивал свой домик изнутри, делал теплым. Предыдущие хозяева держали его за дачку. Мне он нужен был как жилье. Для бобыля, который расчитывает на нью-йоркскую пенсию, должно было хватить. Только чтоб тепло не уходило. Я с самого Вахана ненавижу холод. Это там, в раскаленном пекле, у меня оказались отморожены и уши, и нос, и щеки. Как говорится, и гений - парадоксов друг...
Аппалачи, конечно, ни в какое сравнение с Ваханом пойти не могли. Первый, назвавший их горами, пусть зажует тамбовский самогон дохлой крысой. Аппалачи в Пенсильвании это холмы. Между ними речушки, озерца, болотины. Кто говорит, что это горы, наверное, никогда не видал настоящих гор. Но зимы тут кусачие. Как вдарит под минус-двадцать по Цельсию, ты мне не балуй! Да с ветрами из Канады и с Великих озер.
Лето в этом году было какое-то плешивое. Прежде всего, обычной майской засухи не получилось. Потом, уже в июне и июле жарило прилично. Но к моему приезду проходил дождик. И даже выпрыгивали луговые опята на траве в саду. Я их срезал серебряным ножичком и жарил на оливковом масле. Под водку шли, как боровички.
-Фрэнк, заходи на дринчок!
-Ты - чокнутый, Константин, ты водку можешь пить утром и вечером...
-Нет, только вечером. По утрам я пью кофе!
Впрочем однажды он согласился посидеть со мной, этот итальяшка. В смысле, погреться водочкой. Тогда, несколько месяцев назад, был холодный мартовский денек. Земля еще не проснулась, и мне было нечего делать. Обрезал ветки, расчистил площадку под огород. Съездил в "Хоум Депо", закупил стройматериалы: доски, фанеру, несколько мешков сухого бетона - засыпай в корыто, наливай воды и мешай лопатой. Еще привез широкую стеклянную дверь. Взамен старой самоделки, годов 50-х. Попросил Фрэнка стащить ее с моего грузовичка и вытянуть в дом. Дверь была тяжелая, капитальная. Потом мы вдвоем ее вставили, я вогнал десяток шурупов и отметил уровнем вертикаль.
Когда закончили, захотелось выпить.
На второй рюмке Фрэнк сдох. Я добил полбутылки, - бутылка была литровая, - и пошел к себе спать. Фрэнк уже кемарил на диване. У него был вид котика, забитого чукчей. Сколько раз замечал - не могут здешние пить, нет, не могут.
В этом августе теплая погода тянулась ласково и сытно. Я лопал свои помидоры, варил зеленый борщ из собственного щавеля. По вечерам сидел на своей веранде. Это было то блаженное безделие, которое кто-то называет отдыхом. Мороженое я поливал свежим смородиновым вареньем. Вспоминал о конфитюре Марины. Об ее двух казаках. Мальчики привязались ко мне, а я - к ним. Но: "Дьядья Костя, ти имеешь совсем бели мусташ!"
Мусташ - это усы.
Чему мы учимся за время жизни, это расставаниям. Они проходят все легче и легче. Остается легкая досада. Это естественно. Зато нет ни тоски, ни метаний, ни желания выехать на место и разобраться, кто перепутал парковку. Время собирать камни, время разбрасывать камни. Время жить и время умирать.
В очередной мой заезд в Аппалачи я вдруг увидел, что виноградные кисти на беседке - густо золотистые, в красноватым припеком. Такое золото здесь, в Штатах, называется "розовым". У нас, на матушке Руси, в старые годы говорили: червонное. Моя лоза, которая никак не хотела родить, в этом году дала обвал червонного медового золота. Кисти были янтарные, тяжелые, ароматные. Они словно бы светились изнутри.
Я поставил раскладную лестницу. Полез наверх. Согнал пару ос, которые покружились в сторонке и опять вернулись к кистям. Ягоды на вкус оказались зрелые, сочные, медово-сладкие. Они мне напомнили мой виноградник в Душанбе. Там он перекинулся сам собой с беседки на крышу дома. Крыша была шиферная. Я, тогда мальчишка, забирался на раскаленный шифер, садился на корточки и отрывал приторно сладкие ягоды.
Потом я подрос. В моей жизни появился Талесник, Паша Горбунов, сам Арцегов. Бои, сборы, выезды на соревнования. Мир открылся огромным куполом. Но с "седьмовской" бандой я не порывал. Бывало, наваливал полный поднос перед Толей Герлингом, Исой, Хачатуром, Башмаком, Копченым. Угощал. Они пожимали плечами: отдает такой чудесный виноград. Просто так! Уже много позже, под райскими кущами Вахана, мой незабвенный друг Толя, он же Хоттабыч, признается мне:
-Однажды Копченый распсиховался: он че, хочет нас унизить? А в череп получить не хочет? Это он о тебе, Костя.
