Из военного училища в Ташкенте меня исключили за драку.
Тельман Восконян, друг моей матери, свою копну молотил - переманивал меня из "Спартака". Мать неосторожно сказала ему о наших задумках. Он, хитрюга и одиночка с вечно грустными глазами, имел своих людей в Госкомспорте. Своих ошно-пошно. Там решили: зачем нам терять чемпиона? Самим пригодится. И меня стали притаптывать. Но тогда включились другие люди - те, которые присматривали за моими успехами. Потому что всегда есть кто-то, кто присматривает за тобой. Наверное, среди них был и Звероящер, который так хорошо помнил чуть не каждое мое выступление.
Так я уехал. А потом, три года спустя, снова вернулся в Душанбе. И ничего не делал. По ночам в небе гудели тяжелые транспортники. Шла война в Афгане. Но я свой долг родине уже отдал. И никуда больше не собирался.
Я отгоняю ос. Они медленно и недовольно отрываются от янтарных пахучих ягод. Делают круг, будто бы насвистывая уличную песенку, с вызовом и нетерпением. И возвращаются. Приходится отбросить одну-другую ножницами. Даже пытаюсь теми же ножницами перерезать ту или другую. Прямо на кисти. Конечно, они успевают сняться с медовой плоти. А я чуть не теряю равновесие.
Уже одно ведро полно. Я спускаюсь с ним на землю. Выбираю немного побитые ягоды. Пробую. Они текут приторным медовым свежим соком. Ах, какой виноград в этом году! И где? В американских Аппалачах.
Не помню, как мы снова встретились с Надей. Наверное, у Вики. Та никак не могла выйти замуж и завела что-то вроде "литературного салона". Там пили дешевый портвейн и легкое сухое вино, курили сигареты "Марльборо", слушали "Пинк Флойд" и "Лед Зеппелин". В дыму сигарет обменивались двусмысленными намеками. О политике, о загнивающем Западе, о самиздате, о групповом сексе в Финляндии, Польше и в Союзе. О стихах Галича. О "Затоваренной бочкотаре" Аксенова. Там я познакомился с Хафизом и его женой Ольгой. И так попал на страницы журнала "Памир".
Да-да-да. Очень знакомый голос в полумраке. Длинная сигарета в тонких пальцах. Грудь, красиво обтянутая свитером. И немного усталый тон:
-У Курта Воннегута этот вопрос поставлен. Вы читали его "Бойню-Пять"? Лучше всего читать не в переводе. Не понимаю, почему в Москве, где есть сильные переводчики, нет приличных переводов хорошей литературы?
Когда я подошел, она обдала меня холодным презрением:
-И ты здесь? Как же, поэзия без чемпиона не прохонжэ!
Кольцо на безымянном пальце. Понятно. Тут же выяснилось, что есть дочка. Двухлетняя. Муж?.. А что муж? Хороший человек, трудится, создает благосостояние семьи.
Наверное, так и было.
А может, у Володи Надворного. Он тогда воткнулся в мединститут. Его Наташка всегда была с улетом в богему. Я приезжал к ним на конечную "первого", к цемзаводу. Там они снимали квартиру. У них собирались "сливки отщепенцев", как назвал бы нас Оскар Уайлд. Покуривали шанку, попивали винцо, втюхивали друг другу запиленные диски, потертые джинсы и - случалось! - царские червонцы. Так, я приобрел там две золотые монеты. Приобрел, а потом потерял. Все бывает.
Вполне вероятно, что это в прокуренной и скрипучей квартирке я услышал о том, что "поэзия без чемпиона не прохонжэ!" По крайней мере, совершенно точно, что с ее мужем я встретился именно у Володи. Тоже в дыму сигарет (или шанки), в полутьме, под музон какого-нибудь Флитвуд Мака. Высокий, усатый, с бурой шеей, с тяжелыми ладонями парень показался мне чем-то смущенным.
-Да, я муж вон той девушки. Кажется, она вас тоже знает, - сказал он.
Мне всегда нравились скромные люди.
В спортзале Сельхозмаша прежде всего воспитывали скромность, и потому скромность мы ценили.
-А как у тебя в семейном отношении? - как-то спросила она.
-Все ништяк, - сказал я.
-Слушай, Романов, когда ты бросишь эту дурацкую манеру? Кайф, ништяк... Ведь ты же совсем другой.
-Какой?
-Ты сам знаешь, какой...
Нет, я не знал. Мы жили словно в разных мирах. У нее Драйзер и Флитвуд Мак, Лолита и аперитив "Чинзано", Курт Воннегут и мягкая дипломатия в жестах: ее папа в министерстве работает. Такие же были ее подруги. Та же Вика, которая никак не могла выйти замуж. Или Анжела, подающая в длинных пальцах прикуренный "косячок". И битломан Вадик Каратыгин, через которого можно было достать натуральные "Монтаны" и червонцы с профилем царя. И сынок какого-то цековского шишки Алишер с его походкой - "как в штаны насрал". Позже, через несколько лет, Алишер станет начальником управления по культуре, вот такие сольки-пересольки. И Хафиз с удивлением спросит: как, ты знаком с Алишером Нуритдиновичем?.. Мир - со своими законами, своей амальгамой и множественным отражением иллюзий.
У меня - соревнования, интриги Николаева против Талесника, походы в баню, где, после парной, я разминал ребят на каменных замыленных лавках. Посиделки с нашими "седьмовскими" над арыком, разговоры, какой же гнилой Андрюха Навныкин, еще одна поселковая девчонка поймала от него "три-пэ". Кто? Наташка, сестра Киваса. А Кивас что? А что Кивас, ему повестка пришла. Забирают. Ну, дождется Андрюха еще, отоварят его по самые пенсне...
Еще рассыпанный горный хрусталь по саду. Много. Как закаменевшие ледяшки. Он остался после отца, из его деревянных плоских ящиков. Еще ледяная вода из колонки. Нигде, никогда в своей жизни не пил я такой вкусной воды. Виноград, наваленный на жестяной поднос. Походы в горы. Возвращения то с охапками тюльпанов, то с рюкзаками, набитыми кислячкой. Красивая жена - та самая, что на двадцать первый день после свадьбы сказала мне: "Я тебя не люблю!.."
С Александром мы в тот вечер накатили неслабо. После вина и многозначительных разговоров о Марине Влади, театре Любимова и бандитах в черной униформе из Курган-Тюбе. Другие все что-то бухтели, а мы отсели в сторонку, с бутылкой "Пшеничной", с ломтиками хлеба, а поверх - докторская колбаса по 2-10.
Надя позвонила мне на следующий день.
-Романов, ты дурак?
-Нет, а что?
-Что ты сказал моему мужу? Это правда?
-Что именно? Мы водочки попили, и все. Что такого я мог наговорить, если даже не знал, что ты замужем?
-Причем тут я? Ты в самом деле уезжаешь туда?
Я все понял. Только тогда я понял, что она имела в виду. Так и было. После какой-то по счету рюмки я сболтнул Александру. Но попросил, чтоб он молчал. Потому что я
