— Я люблю русскую классику, а не английскую. Этот бред я не могу читать.
Верчу книгу в руках. Сборник произведений Шекспира. Помню, когда читал его «Ромео и Джульетту», смеялся от души. Как же глупо всё закончилось. Самая печальная история? Пф, в этом колледже истории намного драматичнее. Шекспир, небось, в гробу перевернется, если узнает, что у нас тут происходит.
— Ну не такой уж и бред, — пожимаю я плечами, открывая книгу на той странице, где небрежно загнут уголок. — Давай я тебе почитаю.
Арис кивает и перебирается на кровать. Я выпрямляю ноги, и мальчишка ложится на них головой. Я ищу на странице отмеченный карандашом сонет.
— Сонет 61, — начинаю читать. — Неужто сам ты в образе своем.
Арис немного ерзает, устраиваясь поудобнее, а потом успокаивается. Я продолжаю:
— Неужто сам ты в образе своём
мне размыкаешь веки по ночам
и на себя похожим миражом
покоя не даёшь моим глазам? — я, сам того не замечая, зарываюсь рукой в волосы Ариса. Они мягкие на ощупь, будто пушинки. — Неужто дух возник твой наяву
из-за того, что ты узнать хотел,
в грехе я или в праздности живу
и где твоей ревнивости предел?
Слышится звук открываемой двери и какое-то копошение на кухне. Я прерываюсь, но Арис дергает меня за рукав кофты, и я продолжаю.
— Нет! не твоя любовь среди ночей
мешает мне, чтоб глаз я не сомкнул, —
моя любовь не спит в груди моей
и для тебя встаёт на караул…
Я не успеваю дочитать буквально две строчки, как Арис убирает книгу у меня из рук. Мальчишка встает, опираясь на кровать, и поворачивается лицом ко мне. Я вижу каждую бледную веснушку на его лице. Вижу его чуть расширившиеся зрачки и пушистые ресницы.
— Ты останешься на ночь? — шепчет он настолько тихо, что я буквально читаю по губам.
Я киваю, чуть поддаваясь вперед.
Дверь в комнату открывается. Заходит Галли. Арис отскакивает от меня как ошпаренный, оставив меня сидеть как идиота. По-другому никак не назовешь. На моем лице сейчас такая смесь удивления, какого-то несвойственного мне смущения и растерянности, что смотреть смешно.
Арис вскакивает с кровати, поправляя задравшуюся толстовку, скрывая часть оголенной спины и живота, подбегает к ошарашенному Галли. Я встаю следом, но Арис быстро выталкивает Поултера из комнаты и закрывает дверь.
— Прости меня, — виновато произносит Арис, опустив глаза в пол. — Он теперь прибьет тебя. Ну и меня, конечно. Куда уж без этого.
— Не волнуйся, всё будет хорошо. Я приду к тебе попозже. Хорошо?
Я глажу мальчишку по голове и выхожу из комнаты, почувствовав на последок на своей руке холодную руку Агнеса.
Галли сидит на кухне. Я подхожу к нему сзади, наклоняюсь и тихо шепчу:
— Если ты его тронешь, то я не побоюсь сесть в тюрьму за убийство.
Галли давится чаем от неожиданности. Хлопаю его по плечу, ехидно улыбаюсь и, кинув на прощанье «Вот и чудненько», выхожу в коридор. До своей комнаты я иду в каком-то приподнятом настроении, пока не вспоминаю о ссоре с Томасом. Я этого парня совсем не понимаю. Он может дать отпор, когда не под кайфом, но не делает этого. Или тот удар был всего лишь минутным проявлением силы? И то, чувствую я, что за свою выходку парень поплатился.
Я захожу в комнату, переодеваюсь в серую футболку, и прохожу на кухню. За столом сидит Томас. Причем сидит он не непосредственно на стуле, а на своей ноге, и настолько ровно, будто кол проглотил. В чуть приглушенном свете лампочки не видно оголенной спины, но подойдя поближе я замираю. Парень сидит без футболки. А потому видно то, что когда-то было нормальной кожей. Сейчас вся спина испещрена синяками и тонкими, кровоточащими полосами. Как те, что я видел на пояснице.
— Томми, — окликаю я парня. Не оборачивается. — Томми.
Зову громче. Не оборачивается. Обхожу вокруг и сажусь напротив парня прямо на стол.
— Ты оглох? — зло спрашиваю я.
Кареглазый с упреком смотрит на меня. Неужто обижен на те мои слова? Решаю уточнить.
— Ты что, обиделся?
— Нет, блять, обрадовался безумно. Меня же не каждый день шлюхой называют, а по графику, два через один.
Я устало тру глаза. Мда, я уже сто раз успел пожалеть о сказанном. Игнорирую сказанное Томасом, и интересуюсь:
— Спина болит?
Парень лишь выдыхает и морщится. Не признается ведь, что больно. Поэтому я молча встаю и иду в комнату. Где-то у меня было что-то обеззараживающее. Нахожу. Нет лучше антисептика, чем водка. На сей раз портить свои вещи я не готов, поэтому беру из чемодана вату. Я как знал, собирал с собой не только вещи, но и аптечку. Правда в основном содержимое этой аптечки в большинстве своем было запрещено в стране, но разве меня это волновало.
Я возвращаюсь обратно на кухню. Томас сидит в том же положении, смотрит в одну точку и о чем-то думает. Я включаю еще одну лампочку на кухне и подхожу к парню, предупреждая:
— Щас будет неприятно.
Он лишь усмехается. Ну да, я нашел кому говорить. При более ярком освещении повреждения кажутся еще более жуткими. Я выливаю водку на вату и прикасаюсь легким движением к самой глубокой царапине у плеча. У Томаса невольно вырывает шипение и тихий мат.
— Извини, Томми, я буду аккуратней.
Я действительно стараюсь касаться чуть осторожней. Чувство вины из-за тех слов, сказанных в запале, гложет меня необычайно сильно.
— Почему ты называешь меня «Томми»? — подает голос Томас, когда я случайно нажимаю чуть сильнее обычного. Видимо, он спрашивает не потому, что ему интересно, а для того, чтобы лишний раз не показать боли.
— Не знаю, — пожимаю я плечами. — Само как-то вырвалось однажды, да и тебе так больше идет.
Парень резко поворачивается, ошарашивая меня. Смотрит на меня блестящими медовыми глазами, обрамленными длинными ресницами. Я только сейчас замечаю, что на щеке, усыпанной родинками, тоже глубокая царапина, а нижняя губа кровоточит. Я кладу руку под подбородок Томаса и приподнимаю таким образом его голову. Наклоняюсь настолько низко к парню, что вижу темные кончики его ресниц, небольшую морщинку на переносице. Наверно, она от того, что он слишком часто хмурится. Сегодня, кажется, я слишком близко оказываюсь ко всем парням.
Я беру в руку новую смоченную водкой вату и прикасаюсь ею к губе Томаса. Парень не выдерживает, дергается и шипит. Я кладу руку ему на макушку и немного сжимаю волосы. Совершенно забывая о том, какая реакция у него может быть. Только на этот раз парень не возбуждается. Он лишь
