вон, бери. Назад не забудь вернуть.
-Да верну, не съем я твою лестницу!
-Ну-ну. Слышь, Петруха, ты мне забор не поможешь поправить? Куры лезут в огород, никакого спасу нет.
-Это я так понял, за лестницу?
-По-соседски это. Ты мне – я тебе. Ведь не раз еще прибежишь чего, если, конечно, в город не умыкнешь. Только тебя и видали.
-Погоди, Зина, дай в себя прийти.
-А ты где? Не в себе?
-Да не знаю. Заблудился. Не газуй.
-Ну-ну. – Зина обиженно поджала губы…
***
Петр Палыч поставил лестницу к чердачному окну, осторожно, перекладина за перекладиной, полез на чердак. Отворил дверь. Через щели в крыше проникал свет. На чердаке хранился всякий хлам. Петр Палыч нашел колеса от своего старого велосипеда, бабушкину прялку, корзины и даже полусгнившие валенки. Не те, о которых Лидка пишет в своем письме? Взял валенок, представил круглую Пашкину головенку, торчавшую из голенища. Себя представить не мог. Здоровый мужик. Не может быть. Улыбнулся. Вспомнилась еще одна история с валенками. Зима выдалась лютая. Снегу намело до окошек. Старые валенки совсем поизносились. Мамка заказала соседу Федору две пары новых. Дядька Федор мастер был отменный. Свалял им серые, мягкие, да еще подшил кожей. Они с Пашкой, чтобы не путать, попросили мамку сделать метки. Мамка на Пашкиных вышила сбоку имя «Павел», а на его - « Петр». Так и читали всякий раз свои имена, прежде чем обуться. Однажды торопились в школу, перепутали. На правой ноге у Пашки, - Петр», на левой – « Павел». А у Петьки – наоборот. Смеялись долго, когда обнаружили, а потом сели и стали переобуваться. Сняли, обменялись. Оказалось, у Пашки валенки с именем «Петр», у Петра – «Павел». Плюнули и больше не обращали внимание на мамкину вышивку. И что самое интересное, больше не ошибались. Валенки сами стали находить хозяйские ноги. Петр Палыч взял валенок. Интересно, тот? Сбоку нашел полустертые буковки « Петр». Мои. Надо же? Вот чудеса. Прижался к валенку щекой. Войлок покалывал кожу. Вспомнил, как набивался зимой снег, когда они с горы на санках катались, Как натягивал на них лыжи с веревочным креплением, а потом и коньки. Это были не просто валенки, это была универсальная зимняя обувка на все случай жизни, в которых никогда не мерзли ноги. Вот тебе и дядька Федор. Мастер. До сих пор лежат. А лет сколько прошло? Моль почикала, конечно.
Валенки – валенки,
Неподшиты стареньки.
Валенки валенками, а где ящик?
Ящик стоял в углу. На нем какой – то хлам, старый матрас, Пашкина куртка зимняя. Расчистил крышку, открыл. Сверху лежали подшивки газет. Выложил, даже не посмотрел. Под ними сверток в рушнике. Развернул – вот она, икона. На него смотрели Богородица с Младенцем. Как когда-то в детстве. Прижал к груди.
-Нашел, нашел я тебя. Выполнил мамкину просьбу. Мамки уже столько лет нет рядом, а смотри, передала мне, что Ты меня ждешь.
Петька вдохнул полной грудью, дыхание в Петькиной груди замерло, и впервые за много лет сердце его, измученное страстями, горестями, суетой забилось из плена ребер в поисках правды.
-Что же делать? Как же мне жить то теперь? Без рода, без племени. Не нужен никому. Раньше до седьмого колена поминали предков, держались корнями своими, а теперь? Один ведь, один остался.
Положил икону на крышку ящика. На дне лежали книги. Он уловил еле заметный запах, так знакомый ему с детства. Запах пожелтевших страниц. Это были мамкины книги: Молитвослов, Псалтырь и, наконец, ее старенькая Библия, которая досталась ей еще от деда, громогласного купца. Она рассказывала о нем как-то в детстве, что дед был силищи необыкновенной. Верующим глубоко и истинно. Успешный был купец, торговал льном, гречкой, медом. Деньги лишние не пропивал, строил церковь в деревне. Стой, эту, что в детстве порушили? Да. Дела. Его Библия, деда. Открыл. Из книги выпал листок, исписанный мелким округлым почерком. Сел на матрас, под спину Пашкину куртку подоткнул. Почти кресло. Стал читать:
