Татьяна Харитонова
МАМКИНО НАСЛЕДСТВО
Одиночная
камера его собственной
шкуры ежедневно промывалась
вином. Ему грозило досрочное освобождение
и еще большая мука. Пьянство - смертный грех, ведущий человека в никуда,..
если только человек не опомнится,
не остановится, не замрет, не задумается,
не поймет, наконец, что он теряет
прекраснейший Дар
под названием
ЖИЗНЬ
Петр Палыч жил в доме номер пятнадцать по улице Коммунистической. Жил давно, лет тридцать. «Столько не живут», - шутили они с соседкой, тетей Маней. Та заселилась почти одновременно с Петром Палычем и как-то незаметно превратилась в старушку, вырастив при этом детей и подращивая внуков.
Почти вся взрослая жизнь Петра Палыча прошла в этой крошечной квартирке - паровозике, между теснящихся друг к другу «хрущовок» - серых, отвергнутых временем и пространством. Как коробки с прорезями для окон и дверей, они доверху были наполнены людскими судьбами. Протекающие крыши, скрипящие двери, панельные стены прятали такие комедии и трагедии, что его величество Шекспир, если бы жил в бренном двадцатом веке, описал бы пяток королей Лиров, благо… нет, не благо, одиноких стариков жило здесь не мало.
Петра Палыча стариком не назовешь. Пятьдесят три для мужчины совсем не возраст. Правда, он сейчас не работал. С завода, на котором тридцать лет протрубил слесарем, сократили. А потом нигде и не задерживался долго. Запил от безнадежности. Оказалось, без завода жить не может. Не может не просыпаться в шесть, не идти к своей проходной, перебрасываясь шутками с ребятами, не может не гнать план к концу месяца. Казался он себе маленьким винтиком в механизме. Остановился механизм - винтик за ненадобностью открутился, отвалился, закатился. Ищи-свищи! Что делать винтику? Новых механизмов вокруг не видно. Так, мелочёвка. Снился ему шум станка, запах масла. Так иногда тоскливо становилось, что он тихо, чтобы жена Зина не заметила, нюхал свою спецовку, что валялась в пакете на балконе. Как наркоман.
Работу нашел на соседней улице в частной автомастерской, автослесарем. Казалось, какая разница? Те же железки. Ан нет. Завод, его смена были ему родными, а здесь? То густо, то пусто! Уважения - никакого. Клиент платит деньги, а ты – так, подсобный рабочий. Прикатит на иномарке какой-нибудь юнец нарастопырку, сам в жизни еще ничего, кроме папиных денег, не нюхал, а туда же! Обслуживай его, нового хозяина жизни. Палыч молчал, конечно, открыто своего презрения не высказывал. Только, разве спрячешь? Однажды, когда вот такой зеленый клиент сказал ему:
-Эй, ты! Работяга! Смотри, завтра в пять буду, чтобы готова была!
И тут прорвало Палыча. В это слово «работяга» так называемый клиент вложил столько презрения к нему, к Палычу, к его мозолистым рукам, его опыту, к его рабочей чести, впитанной на заводе с юности. Чего он только не наговорил сгоряча! И за «ты», и за «работягу», и за все остальное. Все собрал, что накопилось за последний год без завода. И парень то, просто под горячую руку попал. Машину он забрал, уехал в соседнюю мастерскую - их вокруг расплодилось, а о Палыче пошла дурная слава. Придумали, что он парня избил, да движок запорол. Конкуренция, так ее…
Хозяин дал ему испытательный срок, месяц присматривался, все пытался подловить на какой-нибудь мелочевке. С этим было сложно. Петр Палыч – профессионал, любой движок слышал, как кардиолог сердце. В итоге, хозяин поймал его за распитием на рабочем месте. Выпили всего ничего, поллитру на двоих с напарником. Выгнал.
Город маленький, все повязано. Куда пойдешь? Сунулся в охрану. И там долго не продержался. Как уж вынесли со стройки этот кабель, он до сих пор понять не
