бомбардировке, после которой пелена дыма и пыли закрыла солнце, обрекая выживших на длительную смерть от холода посреди отравленной радиацией планеты.
Решительная манера шаа расправляться со своими подданными произвела сильное впечатление на уцелевших терранцев, и они были просто счастливы, что под горячую руку господам не попалась Земля.
Выучка шла успешно. После медленной смерти планеты Дандафис никто уже не бросал открытого вызова технологическим запретам, налагаемым праксисом.
Большое внимание праксис уделял организации общества, в котором каждое разумное существо получало свое место в стройной иерархии, где один клан располагался над другим, а надо всеми прочими стояли пэры. Вышестоящим поручалась забота о благосостоянии тех, кто оказался ниже них по иерархической лестнице, а стоящим внизу было положено покорно почитать пэров и шаа.
Отдельная статья праксиса запрещала разумным существам «обрекать себя на проклятие бессмертия» — любопытный запрет, ведь сами шаа были бессмертны. Но те из шаа, кто иногда брались обсуждать собственные запреты, всегда признавали, что их бессмертие является ошибкой, допустить повторения которой среди других рас они не могут, — и ружьями, метательными ножами и аннигиляционными бомбами боролись с попытками других народов обрести персональное бессмертие.
О себе шаа никогда ничего не рассказывали. Почему эти бессмертные создания, благословленные абсолютной властью, начали один за другим убивать себя, для всех было загадкой. Сами шаа не делали из своей смерти трагедию. «Никакое создание не должно быть бессмертным», — отвечали они на все вопросы.
Каковы бы ни были движущие ими причины, великие господа умирали один за другим, и смерть каждого из них сопровождалась смертями дюжины преданных подданных. И вот теперь, к году двенадцать тысяч четыреста восемьдесят первому от Торжества Праксиса, остался только один из них.
И судя по всему, он не собирался надолго задерживаться на этом свете.
В вестибюле штаба на стене висела карта империи, на которой были изображены связанные межпространственными тоннелями миры, подчиненные Заншаа. Она имела мало общего со схемой расположения галактик вокруг Заншаа: межпространственные тоннели не вели в ближние галактики, поскольку могли связывать любые две точки во вселенной. Многие из галактик, указанных на карте, были расположены так далеко от Заншаа, что затруднительно было бы сказать, где именно в пространстве они расположены. И не только в пространстве — тоннели шаа шли не только сквозь расстояние, но и сквозь время, и тоннель, покрывающий восемьсот световых лет, мог вести к тому же и на 800 лет назад, а может быть, вперед — или на любой другой отрезок времени в этих пределах.
В этом не было никакого парадокса. Свет распространяется с конечной скоростью, и добраться до другой звезды достаточно быстро для того, чтобы повлиять на ее историю, невозможно — разве что если воспользоваться межпространственными тоннелями, но в таком случае обязательно обнаружишь, что шаа побывали там раньше тебя.
От шаа никуда нельзя было деться. И никуда не деться было от истории, волей которой Гарет Мартинес родился провинциальным пэром, объектом покровительственного отношения более родовитых господ. Нельзя было вернуться в прошлое и исправить допущенную им ошибку, из-за которой командующий флотом Эндерби разъярился на него.
Нельзя было исправить ни своих ошибок, ни ошибок, совершенных цивилизацией или даже самой историей. Оставалось только жить с ними.
Тяжелые конверты с приглашениями оттягивали его левую руку. Он перебросил их в правую и двинулся дальше, к помещению, где дежурили кадеты. По пути он взглянул на нарукавный дисплей, не пришло ли на его имя новых сообщений.
Послание прапорщика Таен светилось на левом рукаве форменной куртки Мартинеса, сотканной из хамелеоновой ткани. К ним не прилагалось звука или изображения, по которым он мог бы угадать, разозлилась Аманда Таен или нет, но раз написала, значит, видимо, на этот раз не собирается порвать с ним.
Может быть, хотя бы за эту незадачу удастся отыграться.
Мартинес нажал серебряную кнопку на рукаве, включающую одновременно и микрофон, и видеокамеру, и послал полноформатный ответ.
Цветы, прикидывал он. Если Аманда сейчас не ответит, надо будет послать цветов и извинения в письменном виде.
Он отключил дисплей, и рукав его куртки снова сделался темно-зеленым, цвета неба над Заншаа. В это позднее время в штабе уже почти никого не осталось, и стук его каблуков по мраморному полу эхом разносился по пустым коридорам. Перед дверью он поправил воротник с красными треугольными петлицами, знаком ранга, выпрямил спину и вошел.
Четверо дежурных кадетов не видели его. Как Мартинес и предполагал, они смотрели спортивную передачу, выведенную на настенный экран, — Мартинес помнил по своей кадетской молодости, что постоянно смотреть спортивные передачи или самому заниматься спортом было их постоянным занятием: любого кадета, не проявляющего к спорту должного внимания, тут же отмечали как зубрилу, мягко говоря — как чудака.
Здесь таких не было. С одной стены неслись звуки футбольного матча, по другой транслировали вольную борьбу, на третьей шла гонка на яхтах. Кадеты валялись на софе, которую развернули лицом к стене, на которой гнались друг за другом яхты, возлежа на диванных подушках в расстегнутых куртках и с жестянками пива в руках.
Кадеты-выпускники различных военных училищ, не имеющие еще служебного опыта, представляли собой серьезную проблему. Им нужно было предоставить такую работу, на которой они могли бы дозреть до готовности, не подвергая опасности ни себя, ни окружающих. Считалось, что за три года, отделяющие окончание училища от экзаменов на чин лейтенанта, кадеты могут набраться опыта, постигая технические тонкости своей профессии, но многие предпочитали потратить отпущенное им время на обучение искусству пьянства и мотовства, проигрывая в карты свои капиталы. Таких парней называли глитами.
Мартинес отлично помнил, как сам проходил через эти искушения, — было время, когда он совсем было сдался перед ними. Он уже стал было вполне типичным глитом, и только врожденная установка на то, что человек должен приносить пользу, спасла его от превращения в законченного паразита.
Дежурных кадетов использовали на посылках, пока для них не находилась какая-нибудь работа. Если кому-то нужен был посыльный, он мог позвонить сюда и велеть кадету явиться за депешей, что давало одному из этих лоботрясов шанс оторваться от выпивки, привести форму в порядок и превратиться в некоторое подобие подтянутого, энергичного офицера, перед тем как предстать перед начальством.
Никто не заметил, как Мартинес вошел и остановился у дивана. Приятное чувство собственной правоты переполняло его. Еще бы, ведь он выследил лентяя-кадета прямо в его логове, где тот бездельничал и терял человеческий облик, забыв и думать о непосредственных обязанностях.
— Смирр-на! — прикрикнул Мартинес. Офицерское звание этим кадетам еще не было присвоено, и обращаться к ним по уставу на «вы» он не был обязан, хотя все они, конечно же, были пэрами.
Все четыре кадета — одна девушка и трое юношей — мигом вскочили с дивана, браво расправили плечи и выставили вперед открытые шеи.
— Да, милорд! — хором выдохнули они.
Мартинес холодно оглядел их. Совсем недавно старший по званию подверг его чувство собственного достоинства тяжелому испытанию, и теперь он испытывал такое сильное, такое естественное желание выместить обиду на первом попавшемся под руку. Он немного помолчал, давая им возможность расслабиться, поняв, что перед ними стоит простой лейтенант — к тому же явный провинциал.
Кадеты стояли навытяжку. Богатый Фути, как всегда, с растрепанным светлым чубом и надменным выражением лица. Веснушчатая Чаттерджи со спадающими на шею рыжими космами. Оставшихся двоих Мартинес не знал.
Наконец он удостоил их звуками своего голоса:
