— Храбрая моя! — воскликнул Иван и попытался было поцеловать её. Но она вырвалась и побежала.
Иван, поправив на голове пыжиковую шапку, тотчас припустился за Варей, серая шубка которой мелькнула последний раз за поворотом улицы и скрылась. Там, за углом, начиналась наиболеё многолюдная часть поселка. Он бежал, расталкивая прохожих, и вдруг представил себе, как он выглядит со стороны: наверное очень похоже, что стряслась у него какая-то беда. Крикнуть бы во весь голос, что он счастливейший из смертных и догоняет свое быстроногое счастье! Он так и выпалил Варе, схватив её, наконец, за руку:
— Здравствуй, мое быстроногое счастье!
— Здравствуй, здравствуй! — отвечала она вполне серьезно, тяжело переводя дыхание.
«Нет, это не годится, если малейший пустяк и любой человек, как сегодня Борис Шаров, может испортить ему настроение, — думала между тем Варя. — Значит, что же… он не верит мне? А я ему?»
— Я, Варенька, обещаю тебе привыкнуть, и тогда, надеюсь, все пройдет, — оправдывался Титов, неловко улыбаясь.
Она смотрела на него несколько покровительственно.
— А к чему, собственно, привыкнешь? Ко мне? — спросила Варя. — Я не хочу, чтобы ты привыкал. Мне это не нравится… И потом ты обязан верить каждому моему слову, как, разумеётся, и я твоему. Вот мое непременное условие И моя мама говорит, что это первое и обязательное требование при совместной жизни. Да, требование: доверять нужно друг другу, без доверия не проживешь, — убежденно продолжала Варя. — Мама с отцом хорошо жили. Очень хорошо! Вот если бы у нас с тобой так получилось, Ваня!.. Ты знаешь, отец был революционером, а мама не отставала от него ни в чем. Они никогда не заботились, как это делают сейчас Тамара с Белочкиным, о своем мещанском благополучии, о семейном гнездышке со всяческими запасами и припасами… Ты слушаешь меня, Ваня? — спросила Варя Титова, стараясь рассмотреть выражение его глаз.
Они стояли у её дома, и морозец с ветром начинал чувствительно пощипывать нос и щеки.
— Конечно, слушаю, умница моя милая! — отвечал Иван, поднимая воротник Вариного пальто. — Я уважаю твоих родителей, очень уважаю. Глядя на них, найдется и нам о чем подумать… Ты правильно, Варя, говоришь! И вот тебе моя рука в знак того, что не придется тебе краснеть за меня перед твоей мамой. Передай ей это.
— Я знаю. Спасибо… родней мой! — отвечала с чувством Варя, впервые называя Титова этим нежным, задушевным словом,
Возвращаясь с работы после вечерней смены домой, Ирина Фомина увидела просунутое в ручку двери письмо. Она подумала, что письмо от брата, и не взглянув на конверт, беспечно вынула его. И только разлезшись и подойдя к столу, Ирина узнала на конверте расплывчатый почерк Павла. Первым побуждением Ирины было желание постучать соседке в стенку, лишь бы не оставаться наедине с этим страшным письмом. Что там в нем, зачем он пишет? Как много прошло времени с тех пор, когда его письма приносили ей столько радости?..
«Ирина! — прочла она, поспешно разорвав конверт. — Мне многое надо сказать тебе, а бумаге доверить не могу: так не скажется. Прошу тебя о встрече во имя нашего прошлого и нашего сына. Это прошлое свято для меня и живет во мне, несмотря ни на что, верь мне! Отвечай, когда и где можно видеть тебя. Молчание сочту за нежелание встретиться со мной.
Павел Сазонов».
— Павел Сазонов! — машинально вслух повторила Ирина, неподвижно сидя на диване у стола и стараясь дышать как можно ровнеё, чтобы ничем не выдать охватившего её волнения. У неё было такое чувство, будто она сидит перед Павлом и он наблюдает за нею.
«Так, значит, велит верить ему… Но что же, что заставило его написать это письмо? — думала Ирина. — С новой женой, наверно, не поладил или, как тогда со «ной, просто разлюбил её. «Верь мне…»— снова повторила она строчки из письма. — Как любит он говорить пустые слова!
Да, было время, я верила ему во всем. Он знал эго и с эгоизмом самоуверенного человека все еще рассчитывает сыграть на этом».
Слегка забывшись под утро, Ирина во сне увидела Павла, влюбленного в неё, как тогда, в ту последнюю предвоенную весну, самую счастливую пору её жизни. Этот сон утомил её и странно взволновал. Все чаще и настойчивеё мелькали предательские мысли о том, чтобы встретиться с Павлом, выслушать его оправдания и, обманув себя, поверить им.
«А там будь что будет?.. Значит, люблю…»
Днем Ирина не раз бралась за карандаш и, знач, что не пошлет письма, писала Павлу о своей тоске по нем, нежности и любви, которые имели такую живучую, неистребимую силу.
Было жалко себя, перечитывая эти письма.
Ирина боялась одного: как бы он не вздумал писать ей еще или, чего доброго, приехать сам.
И вот он написал ей вторично, извещая о своем приезде: «Ирина, пойми: иначе не могу!»
«А я могу? — мысленно обращаясь к Павлу, спрашивала его Ирина.
Быстро собравшись, так, что это было похоже на бегство, Ирина поехала за город к хозяйке их бывшей комсомольской дачи, с которой она подружилась за лето. Юрку Ирина отвела на выходной погостить к Лизочкиной матери.
«Пусть приезжает, а меня дома нет», — думала Ирана в дороге, безучастно глядя в окна вагона и представляя, как она обо всем завтра расскажет Варе.
Сойдя с поезда, Ирина пошла по знакомой, обросшей стройными соснами дороге, многолюдной летом, а сейчас пустой и оттого очень торжественной. Направо, невдалеке, виднелся хвойный лес, и было похоже, что это он выслал сюда своих величавых сторожей.
Проснувшись утром на даче чуть свет, Ирина взглянула через стеклянную дверь террасы в сад и испугалась, не узнала его: сад поседел за одну ночь. И вдруг до боли сжалось сердце. Зачем, зачем она убежала от свидания с Павлом, лучше идти, увидеть его, чем без конца терзаться! И Варя, наверно, посоветовала бы ей поступить именно так
Павел обещал быть к двум, он всегда был точен, Ирина это знала. Оставались считанные минуты, когда она вошла к себе в комнату, где со вчерашнего торопливого отъезда было не прибрано,
«Ничего, пусть», — подумала она, вспомнив, как восемь лет назад он ушел отсюда на фронт и в комнате также царил беспорядок.
Ровно в два по коридору раздались знакомые полузабытые шаги Павла, и Ирина, проклиная свою память, узнала их. Она встала навстречу медленно открывающейся двери, готовая заплакать, крикнуть не своим голосом, — до того были напряжены нервы.
Павел и не Павел стоял на пороге. Ирина помнила тонкого, стройного юношу с открытым лицом, а этот— был солидный, полнеющий мужчина в добротном пальто и шляпе В лице его, все еще красивом, не осталось и следа от того молодого, подкупающего своей задушевностью выражения, так нравившегося ей: оно было напыщенно и самодовольно даже в такую минуту.
— Раздевайтесь и садитесь, — сказала ему Ирина, и это необдуманно сорвавшеёся обращение на «вы» сразу заглушило в ней волнение. Да и Павел, как заметила Ирина, был спокоен, словно и не он писал ей эти раскаивающиеся письма, прося о свидании.
Он не сказал Ирине, изменилась она или нет, но в его глазах прочла, что изменилась: постарела. Зато много говорил о том, что он работает в тресте на руководящей работе, пользуется персональной машиной и имеёт квартиру.
Ирина слушала его с горящими, щеками, сидя на диване прямо, напряженно; сухой блеск её глаз обжигал Павла.
— Что ж, — сказал он, глядя с улыбкой на Ирину, — я писал тебе, ты знаешь мои чувства. — Он помолчал, дожидаясь, не скажет ли что Ирина, но она сидела все так же молча. — Хочешь, я стану помогать сыну? — Он шел сюда, рассчитывая на мелодраматическую сцену примирения, а тут, пожалуйста, сидит как истукан!
— Ирина, дорогая! — Он потянулся к ней с намерением обнять и впервые, глаза в глаза, встретился с её взглядом и… отвел руки.
