— Строго говоря, да. Хотя ей уже тридцать один год.
— Но со странностями?
— В высшей степени. Да.
— Насколько я понял — женщина.
— Дальше некуда.
— Так… — Бизнесмен проводит языком по золотым зубам. Он думает, принимает меня всерьез. Слава богу. Это — норма жизни в Небе. Я то и дело с таким сталкиваюсь.
— Я бы порекомендовал акции «Дженерал электрик», но не могу. Их средние вклады меня морально оскорбляют. Долгосрочные инвестиции должны возвышать вкладчика — это ставит меня в ряды меньшинства, но да будет так. Мало кто в курсе, но среди моих клиентов — американская лютеранская церковь. Это требует определенных моральных норм.
Я впечатлен. Честное слово. Рядом со мной сидит гигант. Подумать только — сейчас он в моем распоряжении.
— Я скажу вам то же самое, что говорю лютеранским епископам: берите акции «Чейз Манхэттен». «Чейз» — надежная штука. Дом на скале.
Единственная остановка во время перелета — в Элко; зная этот город, никто не захочет выходить, когда самолет приземлится. Любопытное место — баскские рестораны на каждом углу, несколько маленьких казино, длиннющие стоянки для трейлеров и бутик на Главной улице, где проститутки покупают белье. Однажды я провел в Элко вечер с одним миллиардером, сто четвертым в списке Форбса — меня пригласили, чтобы сократить размеры их семейной фирмы, занимающейся производством игрушек. Он делал закупки для ранчо и намеревался посетить бордель, но не в одиночку. Он отдал мне свой бумажник на всякий случай, и я, не удержавшись, порылся в нем, когда мой спутник отошел. Я решил, что бумажник миллиардера может меня чему-нибудь научить. Там я нашел просроченные водительские права — судя по фотографии, мой миллиардер делал подтяжку лица. Еще я нашел кредитку. Белую. Не платиновую. Когда я думаю об Элко, то вспоминаю эту карточку и гадаю, что на нее можно купить. Целый штат. Пустыню. Когда миллиардер закончил со своей девушкой, мы вернулись в его персональный самолет, с двумя спальными кабинками. Через стенку я услышал, как он мастурбирует и разговаривает сам с собой женским голосом, похожим на голос мультяшного бурундучка.
Помнится, той ночью я думал, что меньше всего мне хочется занимать место в планах подобного человека. Я боюсь миллиардеров, хоть и по другой причине, нежели мой отец. Если их цель — всего-навсего мировое господство, то нам будет спокойнее; проблемы начинаются, когда они берутся за отдельных личностей.
Я снова включаю диктофон, потом выключаю. Если поглотить слишком много слов за один день, у меня закружится голова. Ко мне подходит стюардесса — готов поклясться, я ее знаю.
— Сэр?..
— Вы Дениза. Чикаго — Лос-Анджелес.
— С прошлой недели работаю здесь. — Она понижает голос. — У нас проблемы с одним пассажиром… Вот тот мужчина в спортивной рубашке, рядом с дамой… — Дениза показывает.
— Вижу.
— Он нетрезв и пристает к ней. Я понимаю, вам приятнее сидеть одному, но…
— Ничего страшного, пригласите ее сюда. Я уберу вещи.
— Она летит до самого Рено.
— Посадите ее сюда.
Первое впечатление у меня создается быстрее, чем у остальных. Восприятие пространства у этой женщины очень сложное, каждое ее движение — как будто выбор из двух вариантов, один из которых абсолютно правильный, а другой стопроцентно неверный. Она медлит и одновременно принимает решение, наполовину приподнявшись с кресла, — поводит плечами, потом шеей, каждое ее движение резко и отчетливо, точно у насекомого. То, как она останавливается и снова начинает двигаться, отнюдь не отталкивает, но говорит о некоторой болезненной двойственности, как будто она некогда пережила паралич в результате несчастного случая и вынуждена восстанавливать мышечную активность при помощи терапии. Я сам однажды такое пережил, хотя не мне оценивать нанесенный ущерб.
Вместо того чтобы пропустить ее к окну, я сдвигаюсь на одно место, положив портфель на колени. Женщина, посидевшая рядом с пьяным, возможно, опасается вновь оказаться в ловушке.
— Вот придурок, — говорит она.
— Их сейчас полно.
— Боюсь, я их притягиваю. Наверное, излучаю какую-то ауру.
— Это дело случая. В салоне нас рассаживают при помощи компьютера.
Все уже решено — в каком тоне мы беседуем, как близко сидим, насколько интимными воспоминаниями делимся. Такие штуки случаются быстро, они заканчиваются, прежде чем ты успеешь понять, и то, что затем происходит между двумя посторонними людьми, лишь подтверждает первоначальный выбор. Мы уже столкнулись с общим врагом — пьяным пассажиром — и убедились, что мы выше него, но, держу пари, на этом все и закончится. Наши векторы направлены вперед и параллельны, они не соприкоснутся и не пересекутся. Для романа нужен конфликт, столкновение — а мы обречены на согласие и сочувствие.
Она мне не подходит. Вариантов становится еще меньше. Мы шутим и острим, обнаруживаем странные совпадения, но между нами уже все кончено, и становится легче.
— Они не должны были его пускать. Когда он садился в самолет, от него воняло, — говорит она. — Я думала, на сей счет есть правила…
— Они действуют только в эконом-классе. Добро пожаловать в джунгли.
— Меня зовут Алекс.
— Райан.
Алекс, насколько я понимаю, художница, но не снобистского толка. Она работает по контракту и умеет себя подать. Ее выдают безобразные очки — с темной толстой оправой, крайне неизящные, которые будто куплены в сэконд-хэнде; они призваны намекать на независимость и эклектизм. До КВПР, когда я еще занимался маркетингом, то время от времени общался с графическими дизайнерами. Аксессуары для них — это все. Они наденут вместо брюк мешок из-под картошки, если сумеют подобрать к нему стильный пояс.
— Вы в Рено работать или развеяться?
Она хмурится.
— Развеяться?
— Поиграть, — говорю я. Понятно, что Алекс не интересуют азартные игры, но, несомненно, она считает себя авантюристкой. Ей будет приятно, если я подумаю, что она играет.
— Нет, но мне хотелось бы научиться. Люблю смотреть, как играют в кости. Вся эта болтовня, остроты… Я в Рено по делам — я организую мероприятия.
— Свадьбы?
— А еще всякие собрания и бенефисы. Моя специальность — быстро создавать суррогатную атмосферу.
Я обдумываю два ответа на эту фразу, которая, благодаря моим кассетам, мне понятна. Первый вариант: предупрежу, что не стоит принижать свой род занятий. Да, это выглядит остроумно, но если зайти слишком далеко, шутка обернется против тебя. Второй вариант: засмеюсь. Пусть язвит, пока всерьез не почувствует себя подавленной — тогда я завяжу душеспасительный разговор и преподнесу ей мудрый совет, из опыта работы с уволенными сотрудниками, которые преуменьшали ценность своей работы, пока не потеряли место, и в конце концов закатывали истерику или сотнями глотали таблетки. Алекс, вероятно, лет двадцать восемь — время, когда работающие женщины впервые ощущают вкус успеха и понимают, что их дурачат. Иногда это ведет к браку и семье. Иногда пробуждает крайнюю преданность своему делу. Мужчины, конечно, тоже достигают данной точки, но это редко приводит к глобальным изменениям. Именно так произошло со мной, когда мне было под тридцать: до меня дошло, что КВПР — отнюдь не временная работа. Я взвесил все варианты, убедил себя, что никакой альтернативы нет, — и вот я здесь, налегаю на
