– Конечно, оно же впитает воду.
– А вина возьмем?
– Нет, там наверху это совершенно не нужно, в горах вообще не хочется алкоголя. – Я не поверил, но промолчал. Мы погрузили мои вещи на велосипед и отправились к нему пешком через весь кампус, ведя велосипед под уздцы. Вечер стоял прохладный, ясный: на фоне задника с эвкалиптами, кипарисами и прочими деревьями четкой черной тенью вырисовывалась башенка Калифорнийского университета, где-то звенели колокола, воздух похрустывал свежестью. – Там наверху, должно быть, холодно, – сказал Джефи, но он был весел и рассмеялся, когда я спросил, как насчет следующего четверга с Принцессой. – Представляешь, с тех пор мы уже дважды играли в «ябьюм», она заявляется ко мне в любую минуту дня и ночи и не слушает никаких отговорок. Так что приходится удовлетворять бодхисаттву. – Джефи хотелось поговорить, он рассказывал про свое орегонское детство. – Знаешь, мы с родителями и сестрой жили там, в нашей бревенчатой хижине, как первобытные люди, зимой с утра все раздевались и одевались у огня, иначе никак, поэтому у меня с этим проще, чем у тебя, в смысле, я не стесняюсь.
– А что ты делал, когда учился в колледже?
– Летом всегда нанимался пожарным наблюдателем – кстати, надо бы и тебе будущим летом там поработать, Смит… Зимой много катался на горных лыжах, часто на костылях прыгал по кампусу, гордился ужасно. По горам лазил, некоторые действительно высокие – скажем, Рэйнир, долгий подъем, кто доберется до вершины, расписывается на камнях. Однажды я все-таки забрался на него. Знаешь, там всего несколько имен. Все Каскады излазил, в сезон, в несезон, лесорубом работал. Вот ты все рассказываешь про железную дорогу, а я тебе должен рассказать про эту особую романтику – быть лесорубом на Северо-западе, представь себе, узкоколейка, морозное утро, снег, а ты выходишь с полным брюхом блинов с сиропом и черного кофе и заносишь топор над первым утренним стволом, совершенно особое ощущение.
– Так я и представлял себе великий Северо-запад. Индейцы квакиутль, северо-западная конная полиция…
– Да, в Канаде они есть, в Британской Колумбии, я их встречал на тропе.
Проходя мимо увеселительных заведений и кафешек, мы заглянули в «Роббиз» – нет ли кого из знакомых, и встретили Альву – он подрабатывал там, убирал грязную посуду. В своей старой одежде мы с Джефи выпадали из общего университетского стиля. Джефи вообще считали чудаком, как это обычно бывает в кампусах и колледжах, когда появляется нормальный человек – ведь колледжи не что иное, как питомники безликой мещанской одинаковости, которая ярче всего проявляется в рядах аккуратных домиков на окраинах кампуса, с газонами и телевизорами, и в каждом домике перед телевизором сидят люди и смотрят одну и ту же передачу, и мысли у них одинаковые, а в это время Джефи Райдеры всего мира рыщут в диких лесах, чтобы услышать голос природы, ощутить звездный экстаз, проникнуть в темную тайну происхождения всей этой безликой, бесчудесной, обожравшейся цивилизации. «У них сортиры с белым кафелем, – говорил Джефи, – где они много и грязно гадят, как медведи в горах, но дерьмо немедленно смывается по трубам в канализацию, и никто о нем больше не вспоминает, и никто не понимает, что все они произошли из дерьма, из праха, из пены морской. Целый день они моют руки душистым мылом, которое втайне хотели бы съесть». Вот такие штуки у него были в голове.
Когда мы добрались до его хижины, уже совсем стемнело, в воздухе пахло костром, жжеными листьями; мы тщательно упаковали вещи и отправились к Морли, обладателю машины. Генри Морли был высокообразованный очкарик, при этом чудак и эксцентрик, в кампусе он считался даже большим чудаком, чем Джефи. Он работал в библиотеке, друзей имел немного, но увлекался альпинизмом. Его однокомнатный коттедж на лужайке позади Беркли был заставлен книгами по альпинизму, увешан горными видами и доверху завален рюкзаками, лыжами, бутсами и прочим походным снаряжением. Я был поражен, услышав, как он говорит, он говорил в точности как критик Рейнольд Какоутес, оказалось, когда-то они дружили и вместе ходили в горы, и трудно было определить, повлиял ли Морли на Какоутеса или наоборот. Я чувствовал, что влияние оказал все-таки Морли, у него была такая же неестественная, саркастичная, остроумная, хорошо сформулированная речь, с тысячей неожиданных образов. Когда мы с Джефи вошли к нему и обнаружили там компанию (довольно странное сборище, в том числе китаец, немец из Германии и еще какие-то студенты), Морли сказал:
– Я беру надувной матрас, вы, ребята, как хотите, можете спать на холодной жесткой земле, если вам так нравится, но я, с вашего позволения, воспользуюсь преимуществами пневматического устройства, на которое я, кстати говоря, пошел и потратил сумму в шестнадцать долларов – в глуши, в Окленде, в магазине Армии и флота, целый день ездил и размышлял на тему о том, дают ли роликовые коньки или, скажем, присоски их обладателю право считаться транспортным средством, – он так и говорил целыми блоками шуток, скрытый смысл которых мне, да и всем остальным оставался неясен, говорил, в сущности, для самого себя, и все же он мне сразу понравился.
Мы вздохнули при виде огромной кучи хлама, которую он собрался тащить с собой в горы, в том числе консервы, резиновый надувной матрас, киркомотыгу и прочее добро, которому вряд ли суждено было пригодиться.
– Ты, конечно, можешь взять кирку, Морли, хотя не думаю, что она тебе понадобится, но консервы – это же лишняя вода, которую придется тащить на горбу, ты что, не понимаешь, воды там будет сколько угодно!
– Да нет, я просто думал, вот эта банка китайского рагу вроде вкусная вещь…
– У меня хватит еды на всех. Поехали.
Морли еще долго трепался, копался, возился, упаковывая свой громоздкий станковый рюкзачище, наконец мы распрощались с его друзьями, залезли в маленькую английскую машину и около десяти тронулись, через Трейси на Бриджпорт, а уж оттуда останется восемь миль до начала тропы у озера.
Я сидел сзади и слушал их разговоры. Морли был, конечно, совершенно сумасшедший, позже он как-то заявился ко мне с квартой рома со взбитыми яйцами, он думал, я буду это пить, но я заставил его поехать в винный магазин, вообще же идея была посетить некую девицу, причем предполагалось, что я должен выступить в качестве миротворца; она открыла нам, но увидев, кто это, тут же захлопнула дверь, и мы поехали обратно. «Что произошло?» – «Да, это долгая история,» – туманно протянул он, так я ничего и не понял. Или, скажем, заметил он, что у Альвы нет пружинного матраса, и вот однажды утром, когда мы, ничего не подозревая, варили кофе, он, как призрак, возник на пороге с гигантским двуспальным матрасом, который мы, как только он ушел, с трудом запихнули в чулан. Он притаскивал какие-то дурацкие доски, какие-то невообразимые полки, самые разнообразные вещи, а через несколько лет я попал с ним в настоящую кинокомедию, согласившись поехать в его дом в Контра-Коста, где провел несколько незабываемых дней, за два доллара в час вычерпывая жидкую грязь из затопленного погреба, откуда подавал мне ведро за ведром сам Морли, перемазанный по уши, как Тартарильяк, князь Подземной Грязи, с загадочной ухмылкой эльфийского восторга на неузнаваемом лице; в каком-то городишке на обратном пути нам захотелось мороженого, и вот мы брели по главной улице (мы ехали по трассе с ведрами и граблями), с мороженым в руках, натыкаясь на людей на узких тротуарах, как два комика из старых голливудских немых
