интеллигенции провалиться в банальную пьянку с тяжелыми последствиями для себя и общества.
- Знаешь, Серега, мне кажется, мы проигрывали локальные войны, потому что упорно считали себя великой державой. При этом мы всегда думали, что великость идет откуда-то: из Кремля, из ядерных центров, из ракетных шахт... В общем - из глубоких тылов. А великость должна исходить из сердца, из мозга каждого! В такой войне тылов не бывает...
- В чем-то ты прав. Но я думаю, что дело тут еще в великом обмане. Например, когда мы воюем с чеченами, мы забываем, что воюем с первобытным народом. И дело тут не в пассионарности, любовно выведенной Гумилевым, дело во внутреннем осознании. Ведь еще в девятнадцатом веке они переживали разложение родового строя, а такие процессы требуют не одного столетия. Через это прошли все народы. И появление сотовых телефонов и межконтинентальных ракет не является катализатором исторического состояния той или иной нации. Неандерталец с автоматом Калашникова и «стингером» на плече вполне возможен, но невозможно, чтобы он начал жить и воевать по правилам кроманьонцев. Но главное - это миф о суверенности. Даже те из них, которые искренне считают, что воюют за независимость, не понимают, что по сути воюют за исчезновение своего народа.
- То есть?
- Тебе ли, Вася, не знать, что у малых народов не бывает независимости, даже если она очерчена виртуальными границами суверенного государства. Они все равно вынуждены жить под кем-то. То есть они воюют только за иллюзию независимости. Проблема заключается в том, что когда они осознают, что Россия гарантировала им тепличное существование и отеческую заботу, на что они ответили взрывами женщин и детей, отрезанием голов, как и положено первобытным людям; когда они осознают, что втыкали кинжал в грудь своей матери, может статься - будет уже поздно. Даже во время Великой Отечественной войны, как и во время первой Кавказской, когда они тщетно рассчитывали на турецкого султана, каковому было абсолютно наплевать на их независимость, они полагались на Гитлера, который заигрывал с ними в союзников, но, не питая иллюзий в их верноподданности, дал приказ Гиммлеру (и это не тайна за семью печатями), когда войдут на Кавказ, уничтожить этот дикий народ. Так и было указано - «дикий»!
- Выходит, стреляя в спину красноармейцам, они стреляли в спину тем, кто защищал их от полного уничтожения?.. Но потом-то была депортация?
- А что было делать? Из пятнадцати тысяч призванных в Красную Армию в сорок первом году чеченцев и ингушей четырнадцать с половиной тысяч сбежали с призывных пунктов, чтобы поднять оружие против этой самой Красной Армии. А с предателями во время войны не церемонятся.
- Я бы расстреливал предателей...
- Расстрелять целый народ? Можно просто показать ему его слабость, невзирая на гордость и воинственность, что и сделал Сталин. Между прочим, во время Первой мировой войны «дикая дивизия», в которой служили исключительно горцы, была одной из самых лучших и надежных.
- Я понял: надо было дать им возможность служить России так, как они умеют!
- Вот именно! И мы получили бы самых боеспособных союзников.
- Сегодня твоя очередь умничать, - Дорохов вспомнил беседу предыдущего вечера.
Кошкин промолчал. Договорить им не дала Мариловна.
Она вошла с ярко читаемой надписью на лице: «Помогите, а то сейчас помру».
- Вот вы тут бойцов оживляете, а это только Христу и великим святым дано! Простите старую, что суюсь. Я бы тоже у тебя, Сережа, можа, и попросила бы моего отца вернуть. Он даже до Сталинграда не доехал, в его вагон бомба жахнула. Мы с того даже пенсию не получали, не воевал ведь. Я бы вот тебя попросила, чтоб ты меня туда, на станцию отправил, я бы его в другой вагон уговорила сесть...
В глазах Мариловны появились слезы, Кошкин и Дорохов проглотили по комку.
- Да вот думаю, - продолжила дрожащим голосом, - вместо него кто-то в этот вагон сядет, и придет похоронка в другую семью, и куплю я себе счастье через чужое горе... А уж мы с мамой и тремя братьями меру того горя до самой изнаночки знаем.
- Ты не рви душу, Мариловна, - сломанным голосом попросил Василий Данилович, - что случилось-то?
- Да беда небольшая, но неприятная, - вернулась из 1943 года и загорелась другим интересом Мариловна. - Пенсию я куда-то дома положила, вспомнить не могу, хотела днем в магазин сходить - нигде нету. Совсем старая стала. Склероз. Ты бы, Сережа, отправил меня во вчерашний день, а то зарплата еще далеко.
- Не вопрос, Мариловна,
