увешанные медалями, значками и золотыми аксельбантами, с пижонскими «дипломатами» и японскими магнитофонами в руках.
— Свежанины привезли! — Дембеля радостно захохотали, скаля белые зубы на бронзовых, задубевших от солнца и ветра лицах. Хотя разница была всего в пару лет, они казались старше на целую жизнь. — Вешайтесь, салаги! Сразу вешайтесь, чтоб долго не мучиться!
Новички молча, настороженно смотрели на них.
— Земляки есть? — крикнул кто-то из дембелей. — Из Питера есть кто?
— Архангельские есть?
— Ростовчане?
Две колонны на мгновение перемешались, дембеля обнимались с земляками.
— Красноярск!
— Я! — крикнул Лютый.
К нему протолкался дембель с соломенными волосами под голубым беретом.
— Откуда?
— С КРАЗа.
— А я с Ершовки! Здорово, земеля! — Дембель с силой хлопнул его по плечу. — Не бзди, прорвемся! Все нормально будет, ты понял? Я улетел, ты улетишь! На, держи. — Он торопливо снял с шеи почерневший серебряный арабский многоугольник на шнурке. — Заговоренный! Полтора года — ни царапины, ты понял? Восемнадцать боевых прошел — ни царапины! — Толпа оттеснила его к самолету. — Носи, не снимай! — крикнул он. — Только не снимай! Новые придут — земляку отдашь, понял? Тебя как зовут?
— Олег! А тебя?
— Что?
— Зовут как?
— Что? Не слышу! — показал тот.
Лютый только махнул рукой…
Салаги присели на краю бетонки на сброшенные парашюты, закурили, наблюдая, как транспортник выруливает на полосу.
Самолет оторвался от земли и тут же заложил вираж, пронесся над головами, поднимаясь по крутой спирали. Марш в динамиках оборвался.
— Три часа — и дома… — вздохнул кто-то.
Военный городок был неотличим от таких же в России — обнесенные колючкой щитовые дома, казармы, клуб, военторг и солдатская чайная, заглубленные в землю склады, плац и стенды с аляповатой наглядной агитацией.
Поредевший строй новобранцев томился около штаба. Появился хмурый старлей, выкрикнул по списку:
— Рябоконь, Петров, Демченко, Бекбулатов! Четвертая рота!
— Пока, пацаны! До скорого! — Пиночет и Ряба помахали своим и отправились за старлеем.
На плацу остались только Лютый, Джоконда, Чугун, Воробей и Стас.
— Опять крайние! Чо ж за непруха такая? — сказал Стас.
— Жрать уже хочется, — добавил Чугун.
Наконец к ним подкатился круглолицый кудрявый прапор — колобок в мешковатых штанах.
— Ну что, залетчики? — весело крикнул он. — Раздолбаи! Алкоголики! Наркоманы! Дебоширы! По вам девятая рота плачет!
В оружейке прапор вручил Джоконде СВД. Тот приладил приклад к плечу, осмотрел оптику.
— Это ты, что ли, художник?
— Так точно.
Прапор глянул на дверь и понизил голос.
— Баб голых нарисовать можешь? Вот так, с открытку, — показал он размер. — И чтоб ядреные!
— Зачем? — удивился Джоконда.
— Зачем! Бизнес! Половина — твоя, у меня все по-честному. А я тебя от нарядов освобожу, здесь будешь сидеть рисовать. Договорились?
— Договорились. — Джоконда, пряча улыбку, расписался в оружейном журнале.
— И вот еще что. Когда деньги получите — если сигареты или консервы там, в военторг не ходи, у меня дешевле. Только… — Он со значением приложил палец к губам. — Для своих, понял?
— Понял, товарищ прапорщик.
Чугун в той же оружейке изумленно разглядывал ручной пулемет с расщепленным, обколотым прикладом и погнутыми сошками.
— Чего он обгрызанный-то весь?
— Это пулемет геройски погибшего рядового Самылина! Он из него восемь духов положил и орден получил! А что поцарапано немного — так это он гранатой подорвался. Заклеишь!
Чугун глянул вдоль ствола.
— Так дуло кривое! Как из него стрелять-то?
— Тебе, можно сказать, честь оказана, дубина! — обиделся прапор. — Именное, можно сказать, оружие! Гордиться должен, а он кобенится тут, имя героя позорит!
Чугун хотел было возразить, но прапор опередил его.
— Кругом, воин, я сказал! — гаркнул он. — Шагом марш!
Салаги вошли в казарму, остановились на пороге, оглядываясь.
— Салабонов пригнали! — лениво прокомментировал кто-то из дальнего угла.
— О, зеленая поросль! — С ближней койки спустил босые ноги и поднялся парень в тельнике и закатанных по колено штанах — приземистый, ниже Воробья, но невероятно широкий в плечах и груди, с мощными короткими руками в наколках. Не выпуская сигарету изо рта, он подошел к молодым, брезгливо оглядел каждого. — Равняйсь! Смир-рно! — скомандовал он. — Поздравляю с прибытием в доблестную девятую роту!
Он склонил голову, прислушался.
— Я не понял, воины! Пробуем еще раз. Поздравляю вас с прибытием в доблестную девятую роту!
— Ура! Ура! Ура! — грянули салаги.
— Забодал, Хохол! — приподнялся кто-то из дедов. — Иди на плацу их гоняй, дай поспать!
— Вам слова не давали, ефрейтор, — не глядя ответил тот. — Меня зовут сержант Погребняк, — продолжал он, прохаживаясь вперед и назад перед новобранцами. — Забудьте, кем вы были в учебке! Здесь вы не отличники и не двоечники, здесь вы вообще никто! И я лично буду драть вас день и ночь, чтобы сделать из вас нормальных бойцов!
Салаги уныло переглянулись — все это было уже знакомо.
— Не понял… — насторожился Хохол. — Я внятно выражаюсь, воин? — остановился он перед Лютым.
— Так точно, товарищ сержант!
— Значит, так… — Сержант глянул на часы. — До двадцати одного часа вылизать всю казарму, чтоб блестело, как у кота под хвостом! В двадцать два — выход на боевое задание! Время пошло!
Лютый и следом за ним остальные, пригнувшись, короткими перебежками крались в темноте. Потом по-пластунски подползли к колючке и затаились.
За колючкой, огораживающей закуток около склада, стояли клетки. Прапор в трусах и шлепанцах на босу ногу кормил кроликов, подсыпал в клетки траву, чесал их за ушами.
— На, мой хороший… И тебе, и тебе тоже… Ай ты мой ушастенький…
Когда он скрылся в дверях, Лютый достал штык, соединил с ножнами и перекусил несколько ниток колючки у земли.
— Слушай сюда. Моя с Воробьем — первая справа. Джоконда, Стас, — ваша третья, чтоб не толкаться. Воробей, открываешь и сразу бежишь, я беру — и за тобой. Чугун, страхуешь здесь… — Лютый огляделся, коротко выдохнул и скомандовал: — Вперед!
Они проползли под колючкой, потом одновременно бросились к клеткам. Воробей и Стас распахнули
