это когда нет ничего лишнего, никаких условностей, никакой шелухи. А на войне — только жизнь и смерть, ничего лишнего. Война — это красиво.
Пацаны переглянулись. Лютый зло сплюнул под ноги.
— Я не пойму, Джоконда, — ты правда дурак или опять стебаешься? Красиво ему, когда кишки на гусеницы наматывают! У нас все пацаны, кто еще не сел, в Афган пошли. Может, хоть что по жизни изменится. Говорят, с орденом придешь — квартиру дадут. А ему, вишь, красиво. В войнушку решил поиграть со скуки…
Джоконда только улыбнулся, щурясь на солнце.
Пацаны с разбегу бросались на каменистую землю, били очередями.
— Огонь! Огонь! Огонь! — орал Дыгало, стоя на колене за цепью. — Перезарядились!
Пацаны откатывались за камень, лежа на боку торопливо отщелкивали пустой магазин, доставали из подвески новый.
— Быстрей, уроды! Или ты стреляешь, или в тебя! Три секунды жизни у тебя! Огонь! Огонь!..
Чугун бил из тяжелого крупнокалиберного «Утеса». Дыгало лежал рядом, глядя в бинокль.
— Ниже возьми! Ниже, я сказал! В горах сто раз срикошетит, пуля расколется, от камней осколки — чем-нибудь да достанешь!
Джоконда целился из снайперской винтовки. Дыгало, изогнувшись, на карачках навис над ним, следя за линией прицела.
— Не торопись! Один твой выстрел десяти рожков стоит! Хороший снайпер — половина взвода!
Воробей с колена наводил гранатомет. Дыгало, обняв сзади, кажется, слился с ним.
— Корпусом целься, корпусом, урод, не руками! Огонь!
За спиной у стоящих цепью с гранатометами на плечах пацанов один за другим взлетали клубы дыма и пыли, далеко впереди среди мишеней рвались гранаты…
Бэтээр с разворота остановился на полном ходу, из распахнувшихся люков посыпались пацаны. Дыгало подгонял, с силой толкая в спину.
— Пошел! Пошел! Пошел!
Стреляя на ходу, пацаны упали за камни и двинулись один за другим короткими перебежками.
— Прикрыли огнем! Не давай голову поднять! Один пошел — остальные прикрывают!
Самолет набрал высоту над долиной. Пацаны сидели вдоль бортов в полной боевой выкладке — броня, парашюты, набитые боезапасом подвески, автоматы, гранатометы. У Джоконды — СВД с зачехленной оптикой, у Чугуна ручной пулемет.
Над кабиной пилотов вспыхнула красная лампа.
— Готовсь! — Дыгало распахнул люк. Пацаны встали вдоль борта, пристегнули вытяжные карабины к натянутому под потолком тросу. Сержант быстро прошел вдоль строя, проверяя амуницию и крепления.
Загорелась зеленая лампа, пронзительно загудел зуммер.
— ВДВ, вперед!
Пацаны с криком «ура», плотной толпой, упершись головой в спину впереди стоящего, посыпались из люка. Дыгало подталкивал их и выпрыгнул последним.
Парашюты с резким хлопком открывались один за другим, пацаны, восторженно захлебываясь ветром, смотрели вверх, на расцветшее белыми куполами небо, перекрикивались, указывая вниз, на крошечную, будто игрушечную панораму.
Чугун от избытка чувств затянул какую-то дикую ликующую песню без слов.
Земля приближалась, десантники отстегнули автоматы и открыли огонь, раскачиваясь от отдачи. Приземлялись один за другим, сбрасывали парашюты и короткими перебежками, прикрывая друг друга огнем, двинулись вперед.
Чугун по-прежнему заливался соловьем в поднебесье. Потом глянул вниз, по сторонам — и умолк. Его отнесло далеко в сторону, внизу был какой-то поселок, а за ним — площадка для пионерских линеек с высоким металлическим флагштоком, трибуной и фанерными щитами, на которых красовались отдающие салют узбекские пионеры и Ленин, тоже смахивающий на узбека. Загорелые до черноты пацанята играли, носились друг за другом, потом глянули вверх — и бросились врассыпную.
Но Чугуну было уже не до них — его несло прямо на острый штырь. Чугун в ужасе принялся дергать за все стропы разом, в последнее мгновение с диким воплем, выпучив глаза, судорожно выгнулся — штырь с треском пропорол штанину, прошел вдоль спины под одеждой, вышел над плечом, уперся в каску — на секунду Чугун повис подбородком на ремешке каски, затем ремешок лопнул — каска осталась на верхушке, а Чугун съехал по штырю на землю. Парашют опустился рядом.
Он оказался накрепко привязан к флагштоку проколотой в двух местах хэбэшкой, бронежилетом, ремнями парашютов, автомата и пулемета. Чугун мог шевелить руками, но не мог ни наклониться, ни повернуться. Стоя навытяжку, он беспомощно корчился, переступая вокруг столба, пытаясь вслепую расстегнуть карабины парашютной подвески.
Пацанята между тем осмелели, обступили его и, весело щебеча по-узбекски, тянули к себе пулемет.
— Уйди! Уйди, черт нерусский! — отмахивался Чугун. — Не трожь, говорю! Взрослых позови кого- нибудь! Отца позови! Ты по-русски понимаешь?..
Уже стемнело, Чугун одиноко стоял у своего позорного столба, когда послышался топот, и на площадку выбежали Дыгало и пацаны, взмыленные, усталые и злые. Тяжело переводя дыхание, они остановились напротив, недобро разглядывая прикованного Чугуна.
— Я отойду на две минуты, — деловито глянув на часы, сказал наконец Дыгало. — Время пошло.
Он отвернулся, доставая сигареты, и в ту же секунду за его спиной послышались звучные удары и вопли несчастного Чугуна.
Пацаны в майках-тельниках драили пол в казарме.
— Почта! Почта, пацаны! — влетел в казарму Ряба, размахивая пачкой писем. Все тотчас с радостным воплем бросились к нему. Из своей комнаты вышел Дыгало — и пацаны замерли под его взглядом, одергивая форму.
— Вам, товарищ сержант, — доложил Ряба, протягивая конверт. Сержант молча взял письмо и ушел к себе. Все снова навалились на Рябу, пытаясь выхватить письма.
— Куда? Куда ручонками! — растолкал тот пацанов. Наконец важно достал первый конверт, прочитал: — Стасенко! Какой сегодня день-то?
— Среда! Третий! — Стас с готовностью подставил физиономию, Ряба от души три раза звонко щелкнул его конвертом по носу и отдал письмо.
— Воробьев!
Воробей со счастливой улыбкой подставил нос.
Пацаны разбрелись по казарме, каждый в свой угол, торопливо, жадно читали письма. Чугун слонялся без дела. Он подкрался к Воробью, заглянул через плечо.
— «Милый мой Воробушек!..» — с выражением прочитал он.
Воробей попытался спрятать письмо, но Чугун выхватил его и отскочил.
— «Девчонки звали меня на дискотеку, но я не пошла. Не хочу без тебя», — нежно пропел он.
— Кончай, Чугун! — сказал Лютый.
— Отдай! — тихо сказал Воробей.
— Что? — удивился Чугун, оглядываясь по сторонам. — А, это? — показал он письмо. — На, — протянул он листок. Тотчас выхватил обратно из самых пальцев Воробья и продолжал уже другим, похабным голосом, отступая: — «Зато вчера сняла двух классных пацанов и теперь оттягиваюсь с ними по полной программе!»
Воробей вдруг резко, сильно ударил его в лицо.
— Да ты чо, сука, оборзел? Я же тебя… — процедил Чугун.
Воробей вырвал у него письмо и той же рукой с зажатым скомканным листом врезал ему в челюсть.
— Во дает! — в восторге крикнул Ряба.
— Давай, Воробей! Давай! Мочи его! — Пацаны повскакивали с мест.
Воробей и Чугун дрались молча, страшно, насмерть, руками и ногами, кружили по казарме,
