держа в вытянутой руке вещественное доказательство, двинулся через плац, сопровождаемый изумленными взглядами марширующих мимо солдат.
— Попал ты, Джоконда, — сказал Стас. — Дыгало после отбоя кликнет.
Джоконда на карачках, сдерживая тошноту, драил зубной щеткой толчок. В сортир заглянул Серый:
— Сержант зовет. — Он проводил Джоконду сочувственным взглядом.
Джоконда вошел в сержантскую каморку. На столе лежал пластитовый шедевр. Дыгало сидел в кресле, неторопливо курил медный резной кальян.
— Хорошо слепил, — наконец сказал он. — Жизненно.
Джоконда молчал.
— А красками умеешь?
— Я вообще-то на живописи учился, — осторожно ответил Джоконда, не понимая, к чему клонит сержант.
— Портрет можешь? Вот такой, — показал Дыгало размер.
— Могу.
— Я, это… — неловко отводя глаза, начал сержант. Он волновался, поэтому говорил труднее обычного, подергивая головой. Вообще удивительно было видеть его не орущим внадрыв, а смущенно подыскивающим простые человеческие слова. — Я… Девчонка моя пишет. Вот… — показал он аккуратную стопку конвертов. — Перед войной познакомился… Фотку все просит. А что я — такую вот пошлю? — указал он на изуродованную щеку. — Старую послал бы, да сгорели все… Ты без этого можешь нарисовать, чтоб красиво?
— Конечно. Только маслом не так быстро, за один раз не выйдет.
Дыгало кивнул, опять помолчал.
— Я это… дембельнусь — к ней не поеду, — тоскливо сказал он. — Куда таким уродом… Пусть хоть пока пишет…
Пацаны в темной казарме напряженно прислушивались к тишине в сержантской комнате, переглядывались. Стас сполз с кровати, на цыпочках подкрался к двери, заглянул в замочную скважину…
Дыгало в парадке со всеми регалиями торжественно замер в кресле. Джоконда, как был, в трусах и шлепанцах, приспособив картонку на стуле напротив, привычно разложив кисти и краски, набрасывал первые мазки портрета.
Воробей суетливо, короткими судорожными взмахами кромсал каменистую землю саперной лопаткой, смаргивая заливающий глаза пот.
— Пять минут! — глядя на часы, спокойно объявил сержант.
Лютый, Джоконда и остальные через равные промежутки по прямой линии вгрызались в землю.
— Четыре тридцать!
Воробей замахал лопатой еще быстрее. Наткнулся на корень и, поскуливая от нетерпения, принялся рубить его.
— Четыре минуты!
Воробей не выдержал и с ужасом оглянулся через плечо. Метрах в тридцати прогревал двигатели танк. От раскаленной брони струился воздух. Танкисты курили, сидя в люках.
— Давай-давай! — подмигнул ему механик. — Пошире могилку-то! Поровней!
— Эй, десантура! — весело крикнул другой. — Костей там не нарыл еще с того призыва? Мы тут ваших закопали — немерено!
Они захохотали. Механик дал газу на холостом, танк взревел — Воробей вздрогнул и замахал лопатой как заведенный.
— Пошел! — Сержант взмахнул флажком.
— Кто не спрятался — я не виноват! — крикнул механик, выплюнул папиросу и нырнул в люк. Гусеницы с гулким лязгом натянулись, и танк двинулся вперед, зажевывая траками землю.
Воробей, обняв автомат, свернулся на дне неглубокого окопа. Свежий срез земли перед его глазами задрожал, все сильнее посыпались песчинки и мелкие камни. Воробей каждой клеточкой своего беззащитного тела вжался в дно окопа. Тень танка накрыла его, гусеница прогрохотала над головой. Воробей вспомнил наконец про гранату, трясущейся рукой вытащил чеку и бросил вслед учебную болванку…
— Гляди, обоссался! — вдруг захохотал Чугун, указывая на Воробья, когда все собрались вместе.
По штанам у того действительно расплывалось мокрое пятно. Воробей, готовый провалиться сквозь землю, стоял опустив голову.
— Вам-то смех, а у меня койка под Воробьем, — сказал Ряба. — Мне чо, с зонтом теперь спать, а, пернатый?
Все дружно загоготали. Подошедший сержант молча коротко ударил Рябу тыльной стороной ладони по губам. Гогот тотчас оборвался.
— Ты что-то видел, воин? — спросил он, приближая лицо вплотную.
— Нет, товарищ сержант, — забегал глазами Ряба.
— А ты? — тот резко обернулся и ударил Чугуна.
— Никак нет.
— А ты? Ну?! Расскажи, я тоже посмеяться хочу!
— Показалось, товарищ сержант, — ответил Лютый.
Дыгало оглядел остальных.
— Хоть сопли на кулак мотай, хоть маму зови, хоть в штаны ссы — но сделай! Умри, но сделай! А он сделал!
— Отделение, одиночными — огонь! Огонь! Огонь! — командовал Дыгало.
Пацаны лежали на стрельбище. Вокруг поясных мишеней вдали взлетали фонтанчики песка. Лютый, яростно оскалившись, стрелял будто по реальному врагу. Воробей невольно моргал, жмурился на каждом выстреле. Джоконда спокойно, с холодным пристальным взглядом подводил прицел под срез мишени.
Потом каждый держал свою мишень, Дыгало шел вдоль строя.
— Все вниз ушло! Не дергай за спуск, суетиться в другом месте будешь… Нормально!.. А тебе, урод, только огород сторожить, в жопу солью стрелять!..
Он остановился перед Джокондой, глянул на кучные пробоины в мишени, потом на него.
— Занимался?
— Никак нет. Наверное, профессиональное, товарищ сержант, — пожал плечами тот. — Глазомер развит.
Дыгало снова посмотрел на мишень. Достал из кармана пятак.
— Воин! — Он кинул пятак Воробью и указал на линию мишеней.
Джоконда лежал на рубеже, с тем же холодным пристальным взглядом наводя прицел на поблескивающий на солнце пятак. Пацаны столпились за спиной.
Ударил выстрел. Под восторженные крики пацанов пробитый пятак, кувыркаясь, взлетел высоко в воздух.
Пацаны перекуривали, пока стреляло первое отделение.
— Слушай, Джоконда, — сказал Серый. — Вот если честно, без фуфла, чего ты в Афган пошел? Сидел бы в штабе, рисовал — звали ведь. Да вообще от армии закосить мог.
— Не поймешь. — Джоконда, как обычно, жевал зажатую в зубах спичку.
— А ты попроще.
— Попроще? — Джоконда вздохнул, подумал. — Смотри, — прищурившись, указал он на стоящий поодаль танк. — Красиво, правда? Такая мощь, и ничего лишнего, ни одной черточки. Оружие — это самое красивое, что создало человечество за всю свою историю.
Пацаны озадаченно посмотрели на танк и снова на Джоконду.
— Ну? — пожал плечами Серый.
— Был такой художник в эпоху Возрождения — Микеланджело. Его однажды спросили, как он создает свои скульптуры. Он ответил: очень просто, я беру камень и отсекаю все лишнее. Понимаешь? Красота —
