пояснил: «Меншиков, вот какой!»
Материнские трепки Костя воспринимал как должное, без обиды. Помилования не выпрашивал. Из первого класса стал приходить в синяках, ссадинах. На расспросы отвечал одно и то же: «Нечаянно о парту стукнулся».
Однажды Надежда Илларионовна выследила его путь из школы домой. Дошлые первоклассники разными тропами сошлись в одно место — в дальний угол парка, заросший акациями. Сложили в кучу портфели, скинули курточки. Все встали в круг. В первой паре выступил ее Костенька, Как заправские боксеры, дрались по правилам: лежачего не трогали, просившего пощады — миловали.
Костя победил четверых. Ему шумно аплодировали. Надежда Илларионовна не выдала себя, раньше сына домой вернулась.
Мать очень беспокоило: почему ее сын не такой, как другие? На вопросы отвечает отрывисто — одним-двумя словами. Как-то плеснул из самовара кипяток себе на ногу, только поморщился. «Может, с ним что-то неладно?» — забеспокоилась Надежда Илларионовна. Хотела посоветоваться с врачом, да Ирина отговорила: «Он характер вырабатывает». Мать не поняла: «Что? Что?» — «У мальчиков такое бывает. Хотят скорее мужчинами стать».
А вообще Надежде Илларионовне грешно обижаться на детей. Вот только старший, Василий, больше всех огорчал. Сама виновата — баловала первенца, оберегала, лелеяла. Да и то надо сказать: его могло не быть! Семимесячным родился Васятка. Медсестру две недели содержали; ватой Васятку укутывали, искусственным питанием выпестывали. Теперь вон какой детина вымахал, а все равно страдаешь. Не ко времени он домой вернулся…
И за меньшего тревога: Сашку? следовало бы прыти поубавить. Да еще, пожалуй, язык подрезать — не по годам длинный. Есть от чего! Сколько книг прочитал… Мать любовно погладила на этажерке книги. Все Иринушка. Она к книжкам Ежика приохотила.
Семен Метелин для нее давно стал родным сыном. Перед Ириной теряется, дунуть на нее боится, только и слышно: «пожалуйста», «разрешите». Ему бы придать смелости, чуток настойчивости, свадьбу бы сладили. Да не материнское дело парня обучать, как с дочкой обходиться. Придет время — договорятся, природа посильнее институтов и академий.
Из кухонного окна она видит, что Ирина вернулась, но, не заходя в дом, вызвала во двор Костю, и они, о чем-то разговаривая, направились в беседку. «Опять шушукаться, — беззлобно подумала мать и махнула рукой: — Пусть! Раз надо, пусть поговорят наедине». Не в ее правилах насильно залезать в душу детям…
Беседка из дикого винограда в летнюю пору служит Трубниковым местом отдыха. Сюда провели электрический свет. За большим круглым столом обычно вечерами любили чаевничать всей семьей. Сейчас листья опали, голые ветки нагоняют тоску.
Выслушав рассказ Ирины о странной цыганке, Костя почесал затылок:
— Пожалуй, без Семена Метелина этот орешек мы с тобой не раскусим.
— Ты хотел сказать — без Ивана Бугрова? — строго поправила Ирина.
— У, ч-черт! Никак не привыкну к его новой фамилии… — спохватился Костя и, понизив голос, сообщил: — Брат Василий вернулся.
— Да ты что? Когда?
— Часа три тому назад. Говорит, из плена бежал.
— Как он выглядит?
— Измучен. Говорит, голодал, днем в кустах отсиживался, ночью домой пробирался. Без всяких документов он.
— Все бы ничего, да Семен у нас, вот что меня тревожит, — озабоченно сказала Ирина.
…Неожиданное возвращение Василия Трубникова, лейтенанта Красной Армии, по-разному было встречено его родными. Надежда Илларионовна сразу засуетилась, не знала, куда посадить, чем накормить. Нагрела воды, а когда сын искупался и лег сдать, вычистила сапоги, затеяла стирку.
За этим занятием Ирина и застала мать. Она, засучив рукава, принялась помогать матери. Намыливая рубашку брата, расспрашивала о нем, что говорит о войне, о Красной Армии, о том, как попал в плен и как посчастливилось выбраться оттуда. На ее вопросы мать сказала немногое:
— Устал он, бедолага, не до расспросов… В окружение, говорит, попал.
— Все мы, мама, в окружении… Как же теперь с Семой быть?.. Василию о Семе пока — ни слова.
— В брате сомневаешься?
— Просто обычная осторожность.
Надежда Илларионовна укоризненно покачала головой:
— Не волнуйся о Семе. Василий сейчас уйдет к Насте на хутор, пока документы схлопочем. А там и Семену, может, жилье новое подыщем…
Когда вернулся Метелин, Ирина не успела даже ни о чем его расспросить, как во дворе залаяла собака. Костя быстро открыл люк, и Семен спустился в голбец[4].
В комнату вошла Клава Лунина — яркая брюнетка с длинными ресницами, слегка подрумяненными щеками.
Чем старше становилась Клава, тем больше она не нравилась Ирине. Иногда на ее лице Ирина улавливала хищное выражение, а при смехе она широко раскрывала рот, обнажая мелкие белые зубы. Была она словно вся на шарнирах, не могла минуты спокойно усидеть. О людях судила высокомерно, мнение свое высказывала в категорической форме. Еще у нее была неприятная привычка: при разговоре, не мигая, в упор смотреть в глаза собеседнику. Делала это даже тогда, когда рассказывала заведомую ложь или возводила на кого-нибудь злостную напраслину. Ирина как-то робела при ней. Вот хочется ей возразить, а язык не поворачивается. «Перед ее нахальством пасую», — призналась она как-то матери.
— Здравствуйте, тетя Надя! Привет, Ира! — затараторила Клава. — Я только на минутку… Бегу с работы домой, а еще в кино надо успеть. Ира, у меня два билета на «Женщину с того света». Пойдем?
— Нет, мне что-то нездоровится.
— А ты, надеюсь, не заболел? — обратилась Клава к Косте.
— Я-то? Ну что ты. Всегда готов! — широкая улыбка расплылась на его лице.
— Вот и хорошо. Жди меня около кинотеатра.
Гостья, однако, не уходила. С любопытством осматривала комнату с низким потолком, огромные фикусы в бочках, стены, увешанные фотографиями в деревянных рамках, будто впервые все это видела.
— Что стоишь в дверях? Проходи к столу, сейчас ужинать будем, — сказала Надежда Илларионовна.
— Есть я не хочу да и некогда мне. Вот отдышусь только минуточку, — прощебетала она и села.
— Я всегда добром вспоминаю твоего отца, Петра Петровича, — вздохнула Надежда Илларионовна. — Когда осталась вдовой с четырьмя детьми, растерялась совсем, а он не забыл нас. В депо меня устроил. Спасибо ему. Он и Сему Метелина не оставил в беде, когда его отца убили кулаки, а мать от горя чуть богу душу не отдала. Весь город Степана хоронил. Как же, поехал человек колхозы строить…
— И я немного помню: музыка, знамена, речи, — вставила Клава. — Тогда папа забрал Сему к нам. Он полгода у нас пожил, пока мать выздоровела. — И, чуть помолчав, будто невзначай спросила: — Говорят, Семена… в городе видели. Разве он не эвакуировался?
— По слухам, как будто застрял, — ответил Костя, — не успел эвакуироваться.
— Боже мой, ему особенно опасно, — с тревогой сказала Клава.
— В том-то и загвоздка. Где-то пересидеть ему надо, пока к своим лазейка откроется.
— Что же он к нам не придет? Мы далеко от центра… Но это удобнее… В общем, если вы его увидите, — Клава заинтересованно взглянула на Ирину, — передайте: мы всегда ему рады… Ну, до свиданья… Значит, ты меня ждешь у кинотеатра? Да, Костя?.. — И у двери еще раз напомнила: — А Сему направьте к нам, мы его с радостью примем. Спрячем. — И опять к Ире: — Так и передай.
Костя выскочил вслед за ней.
Когда, проводив Клаву, вернулся Константин, Надежда Илларионовна спросила:
