Здесь было тепло и сухо. От передней стенки фургона до задней было по меньшей мере метров пятнадцать, а в ширину – метра три. Хотя тут я могу и ошибиться. В измерении расстояний я, честно говоря, не силён. Все мои познания в этой области ограничены нашей с Шурой квартирой. У нас я точно знаю, сколько метров в одной комнате, сколько метров в другой. Шура об этом говорил при мне много раз – я и запомнил.
Ну а высота фургона совершенно точно соответствовала высоте потолков нашей квартиры – два метра пятьдесят сантиметров. Это я уже знал досконально. Три года тому назад, когда Шура был в состоянии ещё что-то купить, он приобрёл книжные стеллажи у одной семьи, уезжавшей в Израиль. И когда Шура перевёз эти стеллажи к нам, выяснилось, что они в высоту два метра семьдесят пять сантиметров. А у нас потолок всего – два пятьдесят!
Целую неделю Шура сам укорачивал эти стеллажи под наш размер и под нескончаемые матюги и перманентные восклицания:
– Свободы им, видишь ли, мало!.. На «землю предков» потянуло! Да у вас все предки из Жмеринки! Ну как же можно было так ничего не понять в собственной стране, где прожита вся жизнь? Поразительно! Да у нас «свободы» сейчас – хоть жопой ешь! Что хочешь – то и говоришь, что хочешь – то и пишешь!.. В кого хочешь – в того и стреляешь!!! Нет в мире сейчас более свободного государства, чем наше… Ни законов, ни обязательств, ни уголовного кодекса, ни хрена! Живи и радуйся!.. Какого чёрта уезжать? Здесь ты можешь стать «новым русским», «новым евреем», «новым узбеком» или «новым чеченцем», что, в сущности, одно и то же, и поехать отдыхать на Канарские острова… А уезжать совсем – полнейший идиотизм!..
Поэтому я очень хорошо усвоил, что такое высота в два метра пятьдесят сантиметров, как пахнет столярный клей, чем воняют лаки и какой запах имеет фанера.
Так вот, утверждаю безошибочно – весь фургон был забит фанерой. На первый взгляд это были просто огромные квадратные кипы, упакованные в толстый непрозрачный полиэтилен, а сверху ещё и перетянутые крест-накрест стальными лентами. И всё-таки это была фанера. Со времени переделки тех стеллажей я её запах запомнил навсегда.
Когда же я осмотрелся и слегка освоился в этом фургоне, то сквозь довольно мерзкий запах полиэтилена, металла, брезента и подавляющего запаха фанеры я почувствовал присутствие ещё одного запаха, почти неуловимого, странного, кажется, когда-то встречавшегося, таинственно манящего, навевающего неясные мысли и желания.
В этом запахе было что-то сладострастно запретное… А что – я никак не мог взять в толк. Не скрою, у меня даже немножко «крыша поехала», как говорит Шура Плоткин. В некотором ошалении я забегал по фанерным кипам в поисках источника этого дивного запаха. Чёрт побери, откуда я его знаю?! Что это?! Когда это было? Где?..
Через десять минут мои поиски увенчались успехом! Одна из кип, стоявших у левого борта фургона почти у самой передней стенки, источала такую концентрацию этого запаха, что я чуть не потерял сознание!
Однако здоровое начало во мне возобладало, в обморок я не хлопнулся, а, наоборот (до сих пор не могу понять почему?!), вдруг с неожиданной яростью стал рвать когтями полиэтилен этой кипы… Что со мной происходило – понятия не имею! Помню только – слепая злоба, безотчётное желание в клочья разодрать эту кипу фанеры и добраться до ЭТОГО, которое пахнет ЭТИМ, а потом…
…а потом в меня стало тихо вливаться какое-то успокоение…
ЭТОТ запах стал улетучиваться, исчезать, в тело моё просочилась блаженная усталость, в голову вползло какое-то сладостное безразличие.
Слабенькие, еле ощутимые остатки ТОГО запаха заставили меня прилечь, и в моей тяжёлой отуманенной голове стали громоздиться неясные обрывки видений, голоса…
Будто бы вернулся я на пять лет назад и увидел своего Шуру Плоткина…
…его молоденькую приятельницу тех лет – актрису детского театра…
Они о чём-то спорили, и Шура беззвучно кричал на свою подругу, а она рыдала и тоже кричала на него…
Всё это я только видел. Слов было не разобрать, все звуки дробились на маленькие отдельные кусочки, а потом…
…я увидел, как Шура вырвал у неё из рук какой-то небольшой пакетик, бросил его на пол и стал топтать ногами…
Из-под его башмаков взлетело облако белого порошка…
ТАК ВОТ ЧТО ЭТО БЫЛ ЗА ЗАПАХ!!!
Это был запах того порошка, который Шура Плоткин отобрал тогда у своей подружки и растоптал на моих глазах!..
Я отчётливо вспомнил, как мне тогда стало худо, когда я самую малость, ну буквально чуть-чуть, понюхал этот порошок! Молодой был ещё, глупый, совал нос чёрт-те куда… Помню, как меня рвало, как я убежал из дому и не возвращался к Шуре двое суток.
С тех пор я больше никогда не видел в нашем доме эту маленькую актрису из детского театра…
Исчезли куда-то кипы фанеры… Фургон перестало бросать на рытвинах и выбоинах…
Тихо и плавно я поплыл над своим родным пустырём, над нашим домом и, совершенно не удивляясь ничему, сверху увидел СЕБЯ и ШУРУ. Мы с Шурой чинно гуляли. Шура мне что-то рассказывал, видимо, интересное, потому что я всё время поднимал голову, чтобы заглянуть ему в лицо…
Увидел я и своего приятеля, бесхвостого Кота-Бродягу, который вёл на двух поводках Пилипенко и Ваську. И Васька, и Пилипенко, оба на четвереньках, грызлись между собой и тянули в разные стороны так, что Бродяга еле справлялся с ними обоими…
Я увидел, как за мной и Шурой на брюхе ползла та самая рыжая Кошка, которую я всё-таки дотрахал тогда в клетке. Она жалобно стонала и умоляла о прощении, и я понимал, что в конце концов она не так уж виновата… Что, независимо от её желания, эти два мерзопакостных существа – Пилипенко и Васька – использовали её в своих гнусных целях. Это сейчас, в моих странных видениях, они не опасны и тупо рвутся со своих поводков, а раньше, в той жизни, встреча с ними не обещала ничего хорошего…
