– Здравствуйте, – сказал Вовочка, еще не понимая, как вести себя: нагло или подобострастно. – Но я вас не знаю.
– Разумеется, – сказала женщина. – Можете называть меня Розой, а его – Исидором. Мы черпальщики и работаем в том числе с вами. Сегодня состоялась первая ваша выемка, по поводу чего примите наши поздравления.
– Простите, – сказал Вовочка. – Вы не могли бы объяснить это все поподробнее?
– Позвольте мне, – сказал Исидор. – Мы работаем, как вам, очевидно, уже сказали, в двадцать третьем веке. Там и живем. Живем довольно сложно. Я не буду вдаваться в детали, вам это трудно понять, да и не ваши это проблемы. Мы проследили корни наших проблем и убедились, что они начинаются от существования в обществе людей балластного типа, то есть людей с нейропсихической структурой эндофугальной организации…
– Исидор, голубчик, извини, – сказала женщина, – но так ты ничего не объяснишь. Извините его, – сказала она Вовочке и улыбнулась, – у него с русским языком вашей эпохи напряженка – негде изучать. Он хочет сказать вот что: мы выявляем в обществе людей, которые не несут в нем никаких функций. То есть они занимают место, но не работают. Или изображают работу. И еще: когда я говорю «место» или «работа», то это очень широкое понятие, по всей ширине семантического поля, просто мне приходится в разговоре с вами использовать знакомые вам слова. В обществе есть много работ, скажем, работа преступника – это тоже для нас работа. То есть мы делаем вывод о полезности того или иного члена общества на основании его противодействия специальной энтропии…
– Как любили говорить в наше время – по конечному результату, – вставил Исидор.
– Ваш великий современник Лев Николаевич Гумилев – вы не были знакомы с ним? – предсказал, а правильнее сказать, на кончике пера открыл существование социальной энергии; понадобилось очень мало времени, чтобы понять, что существует и социальная энтропия, которая и угрожает в наше время всему человечеству. И вот для преодоления социальной энтропии предложено было несколько проектов, в том числе наш, а именно: дренирование прошлого и изъятие тех субъектов, которые наиболее увеличивают энтропию. Вот вы, Владимир Иванович, потребляете социальную энергию в очень больших количествах, но с чрезвычайно низким КПД. Выход энтропии у вас порядка девяноста-девяноста трех процентов. Это вовсе не значит, что вы обречены на такое положение природой. Да, ваша нейропсихическая схема такова, что в рамках существующего, а точнее сказать, самопроизвольно складывающегося положения вещей вам трудно добиться более высокого КПД. Для этого мы и изъяли вас на время из вашей реальности – если быть точным, на одну секунду, – и поместили сюда, на Трек, в перпендикулярно текущий поток времени. Здесь с вас сняли матрицу, и онейроническая система заставила эту матрицу прожить пятьдесят ваших жизней по двадцать лет каждая – то есть с двадцати пяти до сорока пяти биологических лет, – добиваясь наименьшего выхода энтропии. В последней модели, которую вы помните, выход энтропии был сокращен до восьмидесяти четырех процентов. Это по-прежнему очень много, и выпустить вас с таким результатом мы не имеем права. Поэтому вам предстоит очередной цикл с комплексом тестов по окончании.
– Вы сказали: «Которую вы помните», – Вовочка сам не узнал своего голоса: голос был тихий и абсолютно мертвый. – Вы так сказали… Это значит?..
– Конечно. Это значит, что этой вашей жизни: в роли третьестепенного поэта, с женой Эльвирой, – предшествовали сорок девять других моделей. Но там выход энтропии был гораздо большим.
– Значит, я – матрица? Так вы сказали?
– Да. Когда, изменяя эту матрицу, мы достигнем приемлемых результатов, то мы омолодим тело на двадцать лет, вмонтируем в него эту матрицу и поместим в поток времени в нужном месте.
Это Вовочка слышал, но уже не воспринимал. Ужас от потери себя охватил его целиком.
– Это насилие, – прохрипел он. – Я буду жаловаться! Я буду жаловаться!!! Где ваше начальство?!!
– Добраться до нашего начальства нам с вами будет довольно трудно, – улыбнулась женщина Роза. – Дело в том, что мы с вами существуем только в памяти онейронической системы в виде информационных пакетов, не более того. Настоящий Владимир Иванович Беззубкин находится в анабиозной ванне и ждет, когда вы воссоединитесь с ним.
– Докажите! – запальчиво закричал Вовочка.
– Пожалуйста, – сказал Исидор. – Идите за мной. – Они вышли из квартиры и стали спускаться вниз. Вовочке почему-то почудилось, что он уже вот так же точно спускался по лестнице – в подвал – в темноту подвала – и после не было ничего, все обрывалось… непонятно… Он шел, будто бы наступая в собственные следы. Исидор отвалил тяжелую дверь, и они вошли куда-то: огромный, не видно конца, подземный зал, решетчатые мостики под потолком, а внизу – маслянисто поблескивающая черная поверхность воды, поделенная тонкими перегородками на продолговатые прямоугольники.
– Спустимся? – предложил Исидор.
Вовочка молча кивнул.
Они стали спускаться вниз по крутой подрагивающей металлической лестнице. Потом Исидор вел его куда-то, потом сказал: «Здесь».
Под Вовочкой была ячейка этого громадного бассейна, и на поверхности воды плавала оранжевая дощечка с надписью черными буквами: «АМ870033 БЕЗЗУБКИН ВЛАДИМИР ИВАНОВИЧ» и еще какими-то непонятными знаками. А под табличкой, под водой, странно нечеткое, растекшееся, белело голое тело с характерным родимым пятном у пупа.
– А-а-а!!! – закричал Вовочка – и дальше он уже ничего не помнил.
Владимир Иванович Беззубкин, главный редактор литературно-художественного и общественно- политического журнала «Молодая листва», побрился, поковырял пальцем не вовремя вскочивший прыщик на подбородке, вырвал торчащий из носа волосок и пошел завтракать. Ника, уютно кутаясь в халатик, разливала чай. Владимир Иванович потрепал ее по попке, сказал что-то шутливое, съел гренку с сыром и потопал на работу. По утрам он всегда ходил пешком. Он чмокнул в щечку секретаршу Дашеньку и прошел в свой кабинет. Сегодня было очень много дел…
Заглянула Дашенька.
– Владимир Иванович, – мелодично сказала она, – там этот пришел, вчерашний… Лазарчук его фамилия.
