Серая туба принтера, белый лист пласт-бумаги и ровные, четко пропечатанные буквы. «Зам. коменданту ВБ 13 «Хелла» Скортову В.К.».
Вот так… выходит, я все-таки попала туда, куда стремилась попасть? А дальше что?
Коридоры, коридоры, коридоры… ветвятся, поворачивают, вычленяя из себя другие коридоры, более узкие и более темные. Кровеносная система базы, с широкими хорошо освещенными аортами и тесными узкими капиллярами-тупиками. Я уже была здесь… или не была? До чего же они похожи, а на стенах никаких обозначений, в этом чудится скрытый смысл, и становится еще неуютнее.
Но тепло и не больно. Почему мне не больно? На руках язвы, не понять старые или новые, с белыми омертвевшими краями и темной серединой. Стоит прикоснуться и тонкая корочка лопается, выпуская наружу капли бело-желтой крови, но все равно не больно, хотя должно бы…
Если бы не голод, я бы решила, что мертва.
Очередной тупик, гладкая стена, тени в углах и неработающая лампа. Делать в тупике совершенно нечего, и я вернулась назад. Нужно идти, пока я окончательно не растворилась в этом продезинфицированном мире.
— Здравствуй, — раздался за спиной звонкий детский голосок. — А ты кто?
Оборачиваюсь, может быть чересчур поспешно, автомат сам прыгает в руки, но увидев ее успокаиваюсь. Девочка, обыкновенная человеческая девочка лет шести-семи. Наивные голубые глаза, в которых ни тени страха, пушистые волосы того неповторимо чистого золотого оттенка, который бывает лишь у детей, белое кружевное платье и розовый бант.
Бред. Откуда на потерянной базе взяться ребенку? Но она стояла передо мной, я чувствовала запах — молоко, какао и корица — видела розовые, в цвет банта, носочки, беленькие сандалии и яркий резиновый мяч в руках.
— Ты кто? — Повторила вопрос дитя.
— Я? Коннован.
— Это имя?
— Да.
— У каждой вещи есть имя. — Последовало глубокомысленное замечание. — У меня тоже. Я — Тора. Правда ты со мной поиграешь?
— Во что? — играть с девочкой совершенно не хотелось, не потому, что я не люблю детей, а потому, что готова спорить на собственные уши, что она — такой же ребенок, как я — человек. Тора… Тор? Совпадение или… нет, это глупо.
— А во что ты хочешь? Тот, который до тебя, выбрал плохую игру.
— И где он?
Моя собеседница улыбнулась, и я окончательно уверилась в ее нечеловеческой природе. Не знаю, как объяснить, но дети не могут так улыбаться.
— Давай поиграем в вопросы? Ловишь мячик и отвечаешь, бросаешь — задаешь вопрос. Идет?
— Идет.
Сине-желто-красный мяч прыгнул ко мне, а Тора задала вопрос.
— Зачем ты пришла?
— Ищу одну вещь.
Тора кивнула, похоже, мой ответ вполне удовлетворил ее любопытство. А теперь что? Мяч в руках был нестерпимо горячим. Ладно, мы же играем? По правилам? И осторожно — не хватало еще покалечить ребенка — я бросила горячую игрушку.
— Кто ты?
— Я — Тора. Это название. У каждой вещи есть название.
— Тора — это имя, ты же не вещь.
Девочка задумалась, потом отрицательно мотнув головой, быстро бросила мяч мне.
— Что ты ищешь?
— Оружие. Где ты живешь?
— Здесь. Как называется оружие, которое ты ищешь?
— Молот Тора. Где тот, кто приходил до меня?
— Не знаю. Я сделала ему дверь. А что ты будешь делать, когда найдешь?
— Если найду, я скажу одному… человеку, который послал меня сюда. Кто еще живет на базе?
— Здесь? — Переспросила Тора, прижимая мячик к груди. — Больше никого. Мне надоела эта игра. Пошли пить чай.
— Чай? — Нелепость ситуации приводила меня в состояние ступора. База, девочка, мячик, вопросы…
— В пять часов вечера хорошие девочки пьют чай с вареньем. Ты же хорошая девочка?
— Наверное.
— Тогда пойдем, я приглашаю тебя в гости. — Тора протянула ладошку. Теплая и совершенно обыкновенная ладошка совершенно обыкновенной человеческой девочки, чуть влажная и слабая. — Только чур идти не быстро, я быстро не умею. Ты красивая, я наверное, тоже хочу быть такой, но еще подумаю. Ты любишь чай? А варенье? А какое вишневое или клубничное?
— Клубничное.
— Я тоже. Ты мне нравишься.
И мы действительно пили чай. С вареньем. И свежими булочками. Разумом я понимала, что все происходящее было невозможно по определению, но… круглый столик на колесиках, фарфоровый чайник, фарфоровые чашки, фарфоровые блюдца, фарфоровая же ваза для варенья на длинной тонкой ножке. И шоколадные конфеты «Мишка на севере». И Тора, которая гармонично вписывалась в этот нелогичный фарфоровый мир.
— Ты болела, — сказала Тора. — И еще болеешь. Тебе сделали больно, почему?
— Самой бы хотелось знать.
— Ты была хорошей?
— Да.
— Но тебе все равно сделали больно?
— Да.
— Мои вопросы тебя расстраивают. Ты не хочешь отвечать, я раньше тоже не хотела разговаривать, потому что было больно. Я была хорошей, но они все равно сделали больно. Я все думаю, почему? Я не знаю ответа. И ты не знаешь. — Тора вздохнула. — Будешь еще чай?
— Нет, спасибо.
— Тебе не вкусно?
— Вкусно. Я просто больше не хочу.
— А что хочешь?
— Поговорить.
— Ладно, говори. — Тора подбросила мячик вверх, и счастливо засмеялась. — Со мною редко говорят. А еще реже заходят в гости на чай. Хочешь, я покажу тебе мой дом?
— Хочу.
Я начала привыкать к этому странному ребенку, в котором на самом деле не было ничего детского, кроме внешности. И запаха — какао, булочки и корица…
— Пойдем
Эта экскурсия надолго запомнится мне. Длинные коридоры с невыразительными серо-зелеными стенами, ослепительно яркие лампы, похожие на прилепленных к потолку личинок, стерильные лаборатории с работающим вхолостую оборудованием и стерильные же комнаты, в которых никто не жил. Но пыли не было. Скрипучая, болезненная чистота, совершенно неподобающая живому месту.
— А где все?
— Выключились. — Ответила Тора. — Я не хотела, я просто не знала, что их нельзя включить обратно. Это можно, а других нельзя.
Под «этим» подразумевалось оборудование, которое потрескивало, попискивало, перемигивалась красно-зелеными огоньками диодов, но делало это как-то тихо, словно опасаясь нарушить торжественную
