публиковать такую книгу было долго и сложно, вдобавок не хватало материала, да и работа казалась еще сырой. Потом возникли всякие иные трудности — стало уже не до науки: люди откровенно голодали и стремились хоть как-то выжить. Позднее, в постперестроечное время, когда напечатать могли что угодно, когда угодно и где угодно, во весь рост встала финансовая проблема. Для популярных издательств сугубо монографическая книга, написанная сухим академическим языком, никакого интереса не представляла. Профессору (давно уже профессору) предлагали ее урезать и сделать более популярной, с чем он никак не мог согласиться. Научные же издательства требовали полной оплаты своих услуг, а денег на книгу ни у кого не находилось. Антон Михайлович, однако, время зря не терял, постоянно дорабатывая и совершенствуя свой научный труд. Когда открыли границы, он, по приглашениям западных коллег, объездил чуть ли ни все европейские университеты и научные центры. Профессор был просто счастлив — обилие информации и превосходное качество европейских библиотек и информаториев опьяняли и завораживали.
Но такое счастье продолжалось недолго, и профессор сам не заметил, как надвинулись новые напасти. Сначала его подавило само обилие ставшего доступным материала, но с такой «бедой» он совладал быстро. А затем, как-то исподволь и постепенно, подкралась старость. Это несчастье стало уже настоящим, со всеми положенными по статусу атрибутами — сердечной недостаточностью, близорукостью, проблемами с памятью и дряблостью кожи. Кроме того, как свита королеву, старость сопровождал целый набор хронических болезней, о существовании которых Антон Михайлович раньше даже не догадывался.
Болезни дополнялись одиночеством. Уже очень давно профессор жил один в своей приватизированной трехкомнатной московской квартире, куда некогда переехал из Петербурга после смерти отчима. Когда Антон Михайлович овдовел — жена умерла от рака в сорок лет — то весь с головой ушел в работу. Правда, во Франции оставался взрослый сын, но после похорон со своим потомком профессор практически не общался, на что были особые, не относящиеся к делу причины. Только редкие случайные звонки по телефону и поздравления ко дню рождения — вот и все их контакты. Первое время, один — два раза в неделю, стесняясь и прячась от соседей, он приводил к себе домой случайных женщин. Но потом и от этого отвык, полностью сублимировавшись на научной и преподавательской деятельности. Он много чего добился на этом поприще, но его «Система символов…» по-прежнему лежала в рукописи. И вот, наконец, в самом начале осени, был подписан договор с одним из серьезных издательств — Антон Михайлович получил президентский грант на издание книги.
Задумчиво просматривая отдельные листы распечатанного оригинал-макета, Антон Михайлович остановился на страницах с символами для вызова дьявола. Разложив их, он вдруг с удивлением заметил, что именно таким образом один из средневековых авторов рекомендует вызывать Сатану. Правда для всей полноты обряда необходимо было произнести довольно сложное заклинание, и профессор механически стал выговаривать вслух латинские слова. Это «заклинание» он случайно нашел в Библиотеке Столичного Капитула в Праге, где проторчал все лето двухтысячного года, изучая средневековые рукописи. Вопреки распространенному мнению, все древние манускрипты Европы давно уже каталогизированы и помещены на спецхранение, поэтому посетителям предоставляют только микрофильмы или электронные копии. Именно с такими данными и работал профессор. Слова упомянутой латинской формулы он увидел в подшитом к книге Ансельма Лаонского[3] фрагменте какого-то неизвестного сочинения, что часто бывало в средневековых кодексах.
Когда задребезжал телефон, Антон Михайлович не успел выговорить все слова. Привычным движением он взял трубку и автоматически произнес:
— Алло!
— Здравствуйте, Антон Михайлович! Помогите!
— Коля? — риторически спросил профессор. — Добрый вечер. Что там у вас стряслось?
— Да, это я, — звонил его аспирант — Коля Латников. — Антон Михайлович, у меня проблема!
«Вот черт, вечно этот школяр не вовремя», — подумал профессор, а вслух сказал:
— Ну, и что у вас на сегодня?
— Антон Михайлович, Помогите, только вы можете! — снова повторил аспирант с просительной интонацией. — Где узнать, начиная с какого века, издания латинской Библии стали включать в себя комментарии Николая Лирского[4]?
— Ну… Э-э-э-э…
— Весь Интернет облазил, не нашел! — сокрушался Латников.
— Ну, друг мой, такие вещи знать надо! — ворчливо, но по-доброму, сказал профессор. — Интернет он облазил! А по библиотекам нам ходить уже некогда? В четырнадцатом веке, конечно! Странно, что вы не нашли, может, не так искали? Кстати, когда вы… э-э-э… принесете мне статью про Павла Брюжского и его «Дополнения»? Все мыслимые сроки уже закончились!
— Антон Михайлович, простите! Я же, как раз вот над этим сейчас и работаю! В пятницу будет. Точно!
— Ладно, поверю вам на слово. Но не затягивайте, а то не успеем к третьему номеру журнала. Пятница — крайний срок! У вас апробация на май назначена, а вы еще даже не закончили свою диссертацию. Вам же еще последнюю главу писать и заключение. Все со статьей по герменевтике[5] возитесь! Вот затяните, до осени будете ждать! — сказал профессор, а про себя подумал: — «А осенью неизвестно еще, кто у вас будет руководителем».
Дослушав сумбурные обещания нерадивого аспиранта, Антон Михайлович повесил трубку и, по- стариковски шаркая тапочками без задников, пошел на кухню, чтобы сварить себе овсяную кашу на ужин. После смерти жены он питался невзыскательно, но калорийно и по диете. Как недавно резюмировал его врач, старинный друг — Соломон Маркович Лурье: «Тебе, Антуан, сейчас нужно думать не столько о душе, сколько о здоровье, поэтому так скажу — диета, правильный образ жизни, и дозированные физические нагрузки. Витамины пей американские. О лекарствах, что я прописал — тоже не забывай. Через полгодика увидимся». Только подойдя к холодильнику, профессор все вспомнил и чертыхнулся про себя. Расстроенный кафедральными дрязгами, он совсем забыл купить себе еды. И если на ужин еще что-то можно сообразить, то утром пришлось бы идти в магазин на голодный желудок. А уж таких издевательств над собой Антон Михайлович точно не мог позволить. Да и друг Соломон не велел.
Еще раз чертыхнувшись, профессор пошел в прихожую, оделся и направился за продуктами.
К его удивлению, ни очередей, ни вероятного вечернего дефицита в ближайшем продуктовом не наблюдалось, и минут через пять полностью отоваренный, Антон Михайлович шел домой, неся приятно тяжелый пакет с покупками. Профессор был высок ростом, поэтому с возрастом стал немного горбиться. Войдя в подъезд, он машинально проверил почтовый ящик, и поднялся на несколько ступенек к лифту. Там уже стояла какая-то незнакомая молодая девица, что не казалось особо удивительным — квартиры в доме все время продавали, покупали и сдавали. Кто-то к кому-то приходил в гости, и незнакомые физиономии мелькали постоянно. Антон Михайлович знал только соседей по своему этажу, а также сверху и снизу.
— Вам какой этаж? — спросил он, входя в лифт.
— Двенадцатый.
— Мне тоже, — недовольно буркнул старик, и нажал кнопку.
Стоя в поднимающейся вверх кабине, профессор смог рассмотреть свою попутчицу поближе и повнимательнее. На вид девушка выглядела лет на двадцать. Она даже чем-то понравилась Антону Михайловичу, и первоначальное раздражение от присутствия в лифте незнакомого человека практически улетучилось. У нее оказалась чистая, удивительно гладкая кожа и правильные черты лица. Слегка припухлые губы, высокие скулы, чуть вздернутый короткий носик, большие глаза и длинные ресницы. Вполне обычное лицо. Красивое, да, но ничего особенного. Длинные светлые волосы собраны в «хвост», рост — не выше среднего, одета в белую «дутую» синтепоновую куртку до пояса и синие линялые джинсы. На ногах ботинки с толстой подошвой. Внезапно Антон Михайлович заметил, что девушка чем-то смертельно обозлена и просто в отчаянии. Зеленые глаза смотрели сердито, волосы выглядели влажными, казалось, она прикладывает все силы к тому, чтобы не закатить истерику прямо в кабине лифта. Старик на минуту даже забыл о своих проблемах, разглядывая девушку. Она показалась ему такой хрупкой, а в ее глазах была такая злоба, что ему захотелось подойти к ней вплотную, надавать пощечин и сказать: «ты — молодая красивая девка, у тебя вся жизнь впереди, так чего ты злишься? На что сердишься? Живи, пока молода!». Еще он подумал, что лет сорок назад обязательно плотно бы занялся ею в сексуальном плане и не прошел мимо. «Наверное, в гости к кому-то из соседей», постановил профессор.
