и Женя были на вокзале, – сказала Катя. – Инка велела передать, чтобы ты не скучал.
Я не только не собирался скучать, у меня просто на душе легче стало. Первый раз я ничего не имел против того, что не увижу вечером Инку. Я сказал, что никуда вечером не пойду. Поработаю еще часа два, а потом пойду домой. Я действительно никуда не пошел и рано лег спать. Если крепко проспать всю ночь, то к утру любая неприятность теряет остроту. Впервые в жизни я почувствовал тяжесть долга, и, чтобы его выполнить, мне приходилось пересиливать себя.
Утром я проснулся с тревожным ощущением перемены в своей судьбе. Все устраивалось, но не так, как мне хотелось. Потом, в армии, мне часто приходилось приносить личные желания в жертву требованиям службы. Это постепенно вошло в привычку. Мне со временем стало нравиться подчинять свою жизнь присяге и долгу: каждый раз при этом я острее чувствовал свою нужность и значительность. Когда через много лет я был уволен из армии и спросил полковника, в чье распоряжение меня отправляют, полковник ответил: «В ваше собственное». Ничего страшнее этих слов я не слышал.
Ровно в одиннадцать ноль-ноль мы были на медкомиссии. Чтобы прийти ровно в назначенное время, мы минут пятнадцать стояли за углом военкомата. Вместе с нами комиссию проходили призывники, но мы обошли врачей первыми. Потом мы сидели в кабинете у военкома. Он просматривал медицинские заключения. Самым крупным изъяном, если это можно назвать изъяном, было несоответствие между нашим весом и ростом. Даже Витьке не хватало до нормы шесть килограммов.
– Были бы кости, мясо будет, – сказал военком.
Мы вежливо улыбнулись. Военком подвинул к себе наши заявления, но читать их не стал.
– Что скажешь, Белов? – спросил он.
– Ничего. Что говорить?
– Поговорить есть о чем. Ребята вы крепкие, утешать вас не надо. А пехоту вы зря обижаете. Понятие «пехота» давно устарело. Пехотный командир – это общевойсковой командир. В бою ему подчиняются все рода войск. Значит, он должен знать эти войска и уметь организовать между ними взаимодействие. Форма одежды тоже не хуже морской. К ней только привыкнуть надо. Чем на мне плохая форма?
– Так вы же майор, – сказал я.
– Форма у майоров и лейтенантов одна.
– Особенно у лейтенанта, который обучал вчера красноармейцев, – сказал я.
– Подковырнул. Настоящие профессора, – сказал военком. Он встал, подошел к двери и, открыв ее, позвал: – Лейтенант Мирошниченко!
Майор вернулся к столу, а дверь оставил открытой. В комнату вошел лейтенант, совсем не тот, кого мы видели вчера, а я почему-то думал, что войдет тот.
– По вашему приказанию, товарищ майор. – Лейтенант стоял у двери и смотрел то на нас, то на военкома.
Лицо майора сморщилось от улыбки.
– Документы на ребят готовы? – спросил майор.
– Осталось переписать заявления.
– Заявления переписаны. Идите. Потом поговорим.
Мы сразу поняли, зачем майор вызвал лейтенанта. А лейтенант не понял. Он только понял, что майор вызвал его не затем, чтобы спросить о документах. Лейтенант вышел.
– Видели? Форму надо уметь носить, – сказал военком.
– Наглядная агитация, – сказал Сашка.
Майор развеселился. Он смотрел на нас и смеялся.
– Какой я агитатор. Агитатор Переверзев. Я солдат. Вопросы есть?... Тогда свободны. Но из города никуда не отлучаться. Прочтите во дворе сегодняшний номер «Звезды». Интересно.
Когда мы вышли, к майору зашел лейтенант Мирошниченко. Мы шли по коридору и слышали, как они оба смеялись.
Мы сразу нашли статью: «Они – будущее Красной Армии». Мы стояли у стенда и читали статью. Никаких сомнений не было: будущее армии – это мы. Статья была написана о том, что военные училища ждут и готовы принять юношей с десятилетним образованием, которые омолодят командные кадры и завершат техническое перевооружение армии.
Мы пошли на пляж.
– Нам все же повезло, – сказал я. – Эта кампания могла начаться годом раньше или годом позже, и мы бы в ней тогда не участвовали.
– Я всю ночь думал. По-настоящему повезло только мне, – сказал Сашка. – Я чувствую себя перед вами последней сволочью.
– Можешь не чувствовать. Ни я, ни Витька ни при какой погоде не желаем быть докторами. Может быть, ты желаешь? – спросил я у Витьки.
– Какой из меня доктор! Я на зоологии попробовал лягушку резать, так меня потом два дня рвало, – сказал Витька.
– Положим, тебя до сих пор тошнит, когда ты видишь лягушек, – сказал я.
– Теперь меньше, – ответил Витька.
Инка была на пляже. Она вернулась из Симферополя утренним поездом и сидела с девочками возле Зои. Игорь играл под навесом в шахматы. Мы не виделись с Инкой с позавчерашнего вечера, а мне казалось, что я не видел ее целую вечность.
– Общий привет, – сказал Сашка.
– Володя! – позвала Инка. Она указательным пальцем написала на песке «Ленинград?» и кивнула головой. – Да? – спросила Инка.
Я тоже кивнул головой и стал раздеваться.
Потом я пошел к Игорю под навес, чтобы не оставаться возле Инки: она бы у меня в два счета все выведала. Инка ничего не понимала. Сначала она попробовала просто не обращать на меня внимания, но не выдержала. Она подошла и села рядом со мной.
– Я иду купаться, – сказала она. – Пойдем?
Игорь доигрывал партию.
– Будем купаться? – спросил я.
– Конечно, – ответил Игорь.
По берегу у самой воды прогуливался Джон Данкер и рядом женщина, с которой он был на пляже два дня назад. Я ее сразу узнал. Сашке надо было зачем-то домой. Катя тоже с ним пошла. Уходя, Сашка крикнул:
– В девятнадцать ноль-ноль встречаемся у «Поплавка»!
Инка посмотрела на меня и улыбнулась.
XI
Мимо нас прошел мужчина в белых брюках и синем пиджаке. Он пропустил на мостик, похожий на корабельные сходни, свою спутницу, чуть поддерживая ее локоть. Многие ждали очереди, чтобы войти в «Поплавок», и толпились перед входом на узкой терраске. Мы тоже ждали, но не на терраске, а перед мостиком на пляжном песке.
– Что мы здесь стоим? Пойдем на терраску. Ну, что мы здесь стоим? – говорила Инка.
– Пить неприятно. Зато потом хорошо, – сказал Витька.
– Еще два-три события – и Витька станет алкоголиком, – сказал я.
– А что? Стану. Только пока пьешь – неприятно.
– Перестань. Противно слушать, – сказала Женя. Женя, конечно, была в своей новой соломенной шляпке.
– Стоим и стоим, как бедные родственники. Войдем на терраску, – сказала Инка.
– Живешь – до всего доживешь.
– Скорей бы твой папа придумал что-нибудь новенькое.
Мы говорили все, что взбредет в голову, потому что не хотели входить на терраску. Мы помнили концерт и боялись снова оказаться не на своем месте. На маленький балкон над терраской вышла Катя и замахала нам рукой. Первой на мостик вошла Инка. Я хотел поддержать ее локоть, но не успел. Мы пробирались гуськом между теми, кто ждал очереди. Маруся, Катина сестра, ждала нас у входа. Она сказала швейцару,
