как нынче виды на урожай?
— Да виды… оно еще какие особо виды! — Егорович начал осваиваться. — Только недавно картошку посадили.
— Очень харашо, очень харашо! Уважаю простых людей, уважаю. Чем могу быть полезным? Я вас слушаю.
— Так ведь… Это… товарищ защитник, я к вам насчет помощи.
— Благодарю вас, любезный, за комплимент в мой адрес, благодарю. Действительно, хороший дантист всегда — защитник. Да, да, вы харашо сказали! Дорогой мой, еще в Древней Греции… Сюда, пожалуйста. Так, аткройте ваш ротик, так. Еще в Древней Греции…
— Мы, значит, это, проголодались… А какой тут обед, ежели…
— Понимаю вас, дорогой мой, зубы нужны человеку, и не только в молодости.
— Да еще какие и зубы-то! Оне, значит, не разговаривают. Схватили.
— Так, так, понимаю вас, дорогой мой, понимаю. Так продолжайте, я вас слушаю.
— Схватили в коридоре, а мы, значит, не знаем, что и делать.
— Понятно, понятно, сквозняк и простуда в таком возрасте значительно снижает сопротивляемость.
— Да не было, можно сказать, никакой сопротивляемости.
— Так, продолжайте, я вас слушаю.
— Не было сопротивляемости-то, он, значит, ядреный уж больно, а тут дело такое, выпил немного.
— Здоровый, говорите, большой?
— Ядреный, изо всего лесу.
— Так, так, ну а остальные в каком состоянии? — спросил дантист.
— А что остальные? Остальные и на ногах не стоят. Один-то ничего, а другой еле-еле душа в теле. Шатается. Я, значит, сижу с Николаем Ивановичем, на столе все холодное…
— Так, посмотрим, посмотрим. Одну минуту, любезный…
Дантист вышел на звонок, впустил посетителя и задержался в другой комнате: то ли мыл руки, то ли еще за чем-то.
Егорович оглянулся. Увидав посетителя, который стоял у зеркала, обомлел. У посетителя вдруг отвалилась во рту верхняя челюсть. Человек сделал движение ртом, щелкнул, и челюсть встала на прежнее место. Егорович, сидя в кресле, остолбенел, зажмурился. Все повторилось. Старик подумал, что ему блазнит, и совсем испугался. После он рассказывал Николаю Ивановичу, как вскочил и бросился в коридор, как перепутал двери и начал метаться, как очутился на какой-то лесенке. Через черный ход он выскочил во двор, долго искал какой-либо выход, наконец нашел и очутился совсем на другой улице. Ему долго мерещились отвалившиеся зубы. Побежал в одну сторону, ища Николая Ивановича, потом в другую. И совсем заблудился.
Николай Иванович ждал Егоровича около часа, потом зашел к дантисту и спросил, не был ли тут старичок в военной фуражке.
— Вы знаете, исчез! — Зубной врач с непонятной веселостью развел руками. — Исчез!
Дантист хотел спросить, какие нынче виды на урожай, но бригадир, мысленно ругаясь, выбежал на улицу.
Было уже десять часов с минутами, а совещание открывалось в одиннадцать. Искать спутников не имело никакого смысла. Николай Иванович решил делать свое дело, из-за которого и приехал. Но пока он ждал нужный автобус, пока доехал до места, прошло еще более часа. Он опоздал на совещание. В вестибюле Дома культуры стоял дежурный с повязкой, весь народ был уже в зале, и Николай Иванович плюнул с досады: «Ну что за канальство! Связался с кем, один в милиции, другой неизвестно где. Все из-за них!» Он в горячке хотел было плюнуть на все и сразу же поехать домой. Но пароход шел рано утром на следующий день, да и уезжать одному, бросать Лешку с Егоровичем было как-то неловко.
И вот, раздумывая, что делать, Николай Иванович вспомнил про Настасью. Пришло спасительное решение: найти пока хотя бы Настасью. Настасью же надо было искать в церкви.
— Гражданин! — Николай Иванович остановил представительного мужчину с портфелем
— Да?
— Теперь, значит, в части церквы… Церква где, скажем?
— Не знаю. Не могу, не знаю. — Мужчина спешил. — А вы что, верующий?
— Да я… не то чтобы… — Бригадир был не труслив, но от такого вопроса смутился.
— Ничем в этом отношении не могу помочь, — сказал мужчина, как-то пристально поглядел и пошел дальше.
Николай Иванович спросил у каких-то девушек, но те засмеялись. Парень в очках только пожал плечами. Никто не знал. Наконец Николай Иванович догадался спросить у старухи.
— А вот, милой, садись-ко на этот автобус да поезжай, спросишь остановку Садовую, потом все влево пойдешь, будет кладбище, дак ты иди все прямо, не сворачивай. Вон автобус-то, тут останавливается!
Пассажиры втиснули Николая Ивановича в автобус. Он спросил опять про «церкву». Одна женщина сказала, что ехать надо три остановки, а ее соседка заявила, что ехать надо совсем в другую сторону.
Он вышел из автобуса как из бани. Начал спрашивать не церковь, а кладбище. И правда, кладбище знали почти все и точно указали дорогу.
Николай Иванович ступил за разломанную оградку, под сень старинных деревьев. Шум города долетал и сюда, однако Николай Иванович почувствовал некоторое облегчение от жары и толкучки. Подростки и ребятня штурмовали чей-то еще довольно устойчивый склеп: играли в войну. Бородатая коза, не забывая про жвачку, глядела на этот штурм. Николай Иванович покосился на стакан и пустую бутылку, оставленную кем-то на древнем купеческом памятнике, прошел тропинкой к храму. Две старушки сидели на паперти и не очень настойчиво просили копеечку, в церкви шла служба. Народу было немного. Николай Иванович забыл вовремя снять кепку и, получив в бок тычка, не пошел дальше. Поперетаптывался, ища глазами Настасью, повздыхал кадильного запаху и вышел. Настасьи нигде не было.
Николай Иванович устало сел на приступок у паперти. Снял кепку, положил ее на колени и вытер платком пот с лысеющего загорелого лба. Вид у него был совсем не бригадирский. Вдруг он плюнул от обиды: кто-то бросил ему в кепку пятачок. Вскочил и хотел уйти.
— Ой! — Настасья всплеснула руками. Они сильно обрадовались, словно не видели друг друга несколько лет. Особенно Николай Иванович. Он отдал ей пятачок обратно. Настасья положила пятак старушке и громко сказала ей:
— Степанушка помяни, Степанушка!
Акимовна тоже ходила и раздавала медные деньги, потом старухи соединились. Николай Иванович поздоровался с Акимовной.
— Дак где мужики-то? — спросила Настасья.
— Не говори, всех растерял. Обоих!
— Ой, ой! Да где ночевали-то? Николай Иванович подрастерялся:
— Да тут, у однех… Всю ночь не спали.
— Вот и шли бы к нам ночевать-то, — сказала Акимовна. — Места хватило бы.
Николай Иванович не заметил, как пришел на квартиру к Акимовне.
Лешка, Шубин и Стас провожали призывника. У сборного пункта в толпе слышались песни, Лешка старательно и добросовестно играл на чьей-то гармони. Похожая на кубышку веселая молодка платочком обтерла пот на его лице, пошла плясать.
— Фаинка? Шпарь! — вскидывался какой-то дядька, видимо, хозяин гармони, а Фаинка плясала и правда очень красиво и от души, с песнями:
Поиграй повеселей Частые переборчики, Тяжело переносить Пустые разговорчики!
Стас в сопровождении молчаливого Шубина ходил от компании к компании — всюду у него оказывались знакомые. Фаинка плясала с дядькой, который, вероятно, провожал в армию сына. Фаинка плясала, пела и плакала на ходу:
Неужели, моя матушка, Тебе меня не жаль, Посадила на машинушку, Сказала — поезжай.
